костров.
И с ними ты, гремящий в прерьих
Краях, универсальный Рерих,
И офортисты (ecoutez)![19]
Рундальцов и старик Матэ.
Вершина горных кряжей Врубель,
Кем падший ангел уловим,
Ты заплатил умом своим
За Дерзость! Необъятна убыль
С твоею смертью, и сама
С тех пор Россия без ума…
17
Уж маска сдернута с Гапона,
Уж пойман Бурцовым Азеф,
И — к революции препона —
Оскален вновь жандармский зев.
Уже пята грядущих хамов,
Врагов искусств, святынь и храмов,
Порой слышна издалека,
И горьковского босяка
Удел для молодежи ярок
(Получше драгоценность прячь!)
Уж кается в записках врач,
Уже скитальческий огарок
Затеплен в молодых сердцах
На трепет ужаса в отцах…
18
Неугомонный Пуришкевич
Вздувал годами в Думе гам,
И в «Русском слове» Дорошевич
Рулил к заморским берегам…
Друг именинниц и театров,
Гиппопотам Амфитеатров,
Большой любитель алых жал,
Господ Обмановых рожал.
И Витте делал миллионы
На государственном вине,
И пьяный луч блестел извне
От императорской короны,
И, под правительственный шик,
Свой разум пропивал мужик.
19
В пылу забот о нем и спора
Учащийся впадал впросак:
Вблизи Казанского собора
Нагайкой жег его казак.
Хотя в те дни и были ходки
Везде студенческие сходки,
Но мысль о мыльном пузыре
Нас оставляла при царе,
Как царь оставлен близ придворных,
При всех советниках своих —
Льстецах злоумных и лихих,
Среди коварных и проворных,
И обречен давать ответ
За то, чего и в мыслях нет.
20
Беду вия над царским домом
В еще незримые венки,
Вхрипь «Колокол» зовет к погромам
Под «Русским знаменем» шинки.
И «Пауком» ползя, Дубровин,
Уже от злобы полнокровен,
К евреям ненависть сосет,
Навозом «Земщина» несет,
И за «оседлости чертою»
Растет антироссийский дух,
И, чем плотней перинный пух,
Тем больше мстительной мечтою,
Закрыв в тоске бесправный рот,
Томится «презренный» народ.
21
Россия, Ибсеном обрандясь,
Об «еgо» вспомнила своем
(Прошу отметку эту, Брандес,
Внести в очередной свой том!)
Уайльда, Шоу, Метерлинка —
У каждого своя тропинка
В душе к дороге столбовой,
У каждого художник свой.
Эстетность, мистика, сатира
И индивидность — из частиц
Всех этих русских, с сердцем птиц,
Плоть автора «Войны и мира»,
Уже формировался, но
Сформироваться не дано…
22
В те дни, когда сверкала Больска,
Как златоиглый Cordon rouge[20]
Иллиодором из Тобольска
Зло ископаем некий муж.
И у Игнатьевой в салоне,
Как солнышко на небосклоне,
Взошел сибирский мужичок.
И сразу невских женских щек
Цвет блеклый сделался пунцовым,
Затем, что было нечто в нем,
Что просто мы не назовем,
Не пользуясь клише готовым,
И — родине моей на зло —
Гипнотизеру повезло…
23
И как бы женщине ни биться,
Его не свергнуть нипочем:
К несчастью ключ ей дан Вербицкой
И назван счастия ключом!..
И что скрывать, друзья-собратья:
Мы помогали с женщин платья
Самцам разнузданным срывать,
В стихах внебрачную кровать
С восторгом блудным водружали
И славословили грехи, —
Чего ж дивиться, что стихи —
Для почитателей скрижали, —
Взяв целомудрия редут,
К фокстротным далям нас ведут?
24
И привели уже, как роту,
Как неисчисленную рать
К международному fox-trott'y
На вертикальную кровать!..
Нас держит в пакостном режиме
Похабный танец моды — Shimmi,
От негритянских дикарей
Воспринятый вселенной всей:
В маразм впадающей Европой
И заатлантным «сухарем»,
В наш век финансовым царем,
Кто счел индейца антилопой,
Его преследуя, как дичь,
Чего я не могу постичь…
25
Америка! злой край, в котором
Машина вытеснила дух,
Ты выглядишь сплошным монтером,
И свет души твоей потух.
Твой «обеспеченный» рабочий,
Не знающие грезы очи
Раскрыв, считает барыши.
В его запросах — для души
Запроса нет. В тебе поэтом
Родиться попросту нельзя.
Куда ведет тебя стезя?
Чем ты оправдана пред светом?
В марионетковой стране
Нет дела солнцу и луне.
26
А и в тебе, страна Колумба,
Пылал когда-то дух людской
В те дни, когда моряк у румба
Узрел тебя в дали морской.
Когда у баобаба ранчо
Вдруг оглашал призыв каманча,
И воздух разрезал, как бич,
Его гортанный орлий клич,
Когда в волнистые пампасы
Стремился храбрый флибустьер,
Когда в цвету увядших эр
Враждебно пламенели расы
И благородный гверильяс
Жизнь белому дарил не раз…
27
Но, впрочем, ныне и Европа
Америке даст сто очков:
Ведь больше пользы от укропа,
Чем от цветочных лепестков!
И уж, конечно, мистер Доллар
Блестит поярче, чем из дола
Растущее светило дня —
Для непрактичных западня…
Вот разве Азия… Пожалуй,
Она отсталее других…
Но в век летящих паровых
Машин, век бестолково-шалый,
Ах, не вплетать ей в косы роз,
Да и Китай уже без кос…
28
Невежество свое культура
Явила нам нежданно в дни,
Когда в живущем трубадура
Войны (война зверям сродни!)
Нашла без затрудненья: в груде
Мясной столкнулись лбы и груди,
За «благо родины» в бою
На карту ставя жизнь свою.
Мясник кровавый и ученый,
Гуманный культор и эстет —
Их всех сравнял стальной кастет,
И, в атмосфере закопченной
Сражений, блек духовный лоск
И возвращался в зверство мозг…
29
Да, сухи дни, как сухи души,
А души сухи, как цветы,
Погибшие от знойной суши…
В чем смысл культурной суеты?
В политике вооружений?
В удушье газовых сражений?
В братоубийственной резне?
В партийных спорах и грызне?
В мечтах о равенстве вселенском?
С грозящим брату кулаком?
В нео-философах с их злом?
В омужественном поле женском?
В распятьи всей землей Христа,
За мир закрывшего уста?
30
Тогда долой культуру эту, —
И пусть восстанет та пора,
Когда венки плели поэту
И чли огонь его пера!
Когда мы небо зрели в небе —
Не душ, зерно живящий в хлебе,
Когда свободный водопад,
Не взнузданный ярмом преград,
Не двигателем был завода,
А услажденьем для очей,
Когда мир общий был ничей,
Когда невинная природа, —
Не изнасилена умом, —
Сияла светлым торжеством.
31
Прошли века, и вот мы — в веке,
Когда Моэта пена бьет,
Когда, как жаворонок некий,
Моя Липковская поет!
Когда, лилейностью саронской
Насыщенный, пью голос Монской
И славословлю твой талант,
Великолепная Ван-Брандт!
В эпохе нашей сонм отличий
От раньше прожитых эпох,
Но в общем всюду тот же вздох,
Все тот же варварский обычай:
Жизнь у другого отнимать,
Чем обрекать на муки мать.
32
Все нарисованное было
В девятисотые года,
Когда так много в душах пыла,
В поступках — еще больше! — льда…
Прошу простить за утружденье
Вниманья эрой вырожденья, —
Не все в ней, мнится мне, мертво:
Искусства явно торжество,
И этого вполне довольно,
Дабы с отрадой помянуть
Свершенный нами с вами путь,
А если спутал я невольно
Событий ход, виднее вам:
Мой справочник в глуши — я сам!
33
Легко судить о человеке,
Но быть им, право, тяжело…
Освободим же от опеки
Нам ближнего свое чело:
Никто друг другу не подсуден,
По меньшей мере, безрассуден
Иной к живущему подход.
Пусть он живет за годом год,
Как указуют грудь и разум,
Как может жить и хочет он:
Ведь чувство — лучший камертон.
Поверим же глазам и фразам,
И настроеньям, и всему,
Что жизнь его дает ему…
34
…Приехав в город, Lugne рыдала
Неудержимо, как дитя,
Чем изумила генерала
И возмутила не шутя.
Он попытался знать причину,
Но, побоясь попасть в пучину
Несдержанности, отошел
В сторонку, холоден и зол.
Неделю просидела в спальне,
К себе впуская лишь Riene,
Потом утихла. Нити вен
Висковых сделались печальней,
И ранним утром в день восьмой
Вновь стала Lugne сама собой.
35
Наружной выдержки порою
Достаточно, чтоб в колею
Жизнь встала, и я сам, не скрою,
Тем способом чинить люблю
Прорехи собственных ненастий,
Рассудку подчиняя страсти.
Я мыслил в юности не так,
Затем, что был большой чудак.
Теперь же здесь, в стране нерусской,
И хорошенько постарев,
Давлю в себе и страсть, и гнев,
Вполне довольствуясь закуской,
Какую мне дает судьба:
Мудра эстонская изба!..
36
И пусть Фостирий — мудрый хандрик,
И пусть поэзия — в селе,
Lugne вечно грезит о Леандре,
Кто дал ей грезу на земле,
Кто встретился ей очень кстати
Там, на оранжевом закате,
На озере монастыря…
Свою судьбу благодаря
За встречу, чуждую измены
Телесной — дух ее без ков:
Он волен на века веков, —
Что очень важно для Елены,
Она не ищет новых встреч
С тем, кто сумел ее зажечь.
37
Наоборот, когда ей Кира
Дала намек на встречу с ним,
Не донося до рта пломбира,
Бровей движением одним,
Соединивши брови туго,
Ее сконфузила подруга.
И ча