По природе она была существом кротким, всепрощающим. Она теперь больше ничего не желала, как помириться и хоть час пробыть с ним наедине. Если б он только взглянул на нее, она с криком радости бросилась бы к нему на шею. Но он, не замечая или притворяясь, что не замечает ее, не отрывался от книжки. Темно-голубые глаза Клотильды, блестящие и глубокие, начинали темнеть и опять наполнились слезами. Бессильно опустив руки, она долго стояла среди комнаты, прежде чем заставила себя улыбнуться. Клотильда на цыпочках потихоньку приблизилась к мольберту, отдернула полотняную занавеску и начала рассматривать свой портрет. Иметь портрет, написанный рукой Зыгмунта, было ее давнишней мечтой. После годичной бездеятельности в Осовцах Зыгмунт начал писать портрет, но до сих пор не окончил его, откладывая работу со дня на день. Перед этим неоконченным, хотя уже довольно ясно очерченным произведением Клотильда глубоко присела и заговорила:
— Добрый день, пани! Отчего вы сегодня так грустны? Не оттого ли, что кто-то не хочет вас рисовать? Кто-то очень недобрый человек… Он хорошо знает, что вы его любите, любите, любите… но не хочет забыть вашего маленького каприза, дуется, молчит и закрывается книжкой, когда вы пришли сюда и всем сердцем хотите помириться… Бедная вы! Может быть, вас уж больше не любят? О нет! Не думайте об этом, это было бы чересчур ужасно… Кто-то немного избалован, немного скучает… но за что же обвинять его в непостоянстве?.. Да и за что бы он перестал вас любить? Ведь вы нисколько не изменились к худшему… напротив, даже немного похорошели, и любовь ваша к кому-то осталась все та же, не уменьшилась ни на каплю.
Хотя она говорила шутливым тоном, глаза ее наполнились слезами. В ее детской игривости чувствовалась горечь раздираемого сомнениями женского сердца. Все движения ее, жесты, мимика были проникнуты невыразимой прелестью. Два года тому назад ее исполненное грации веселье восхищало Зыгмунта; очарованный прелестью Клотильды, так же как ее пением и прекрасной игрой на фортепиано, он стал добиваться руки изнеженной панны, которая к тому же в качестве единственной дочери получала большое приданое; старания его увенчались успехом и привели к брачному алтарю. На с того времени прошло два года. Правда, он и теперь улыбался, но как-то пренебрежительно, скорее, от скуки, нежели от удовольствия.
— Ты мешаешь мне, Клотильда, — проговорил он.
При звуке его голоса она подбежала к нему и опустилась на колени перед кушеткой.
— Заговорил, наконец! Видишь, я первая, я, женщина, пришла, чтобы помириться с тобой. Нужно было бы как раз наоборот, да не в этом дело! Когда человек любит, он не обращает внимания на то, любят ли его. Посмотри на меня ласково, сердечно, как ты теперь уже редко смотришь, и подай мне руку.
Но он не только взял ее руку, но даже нежно поцеловал ее.
— Значит, теперь мы не сердимся? — воскликнула радостно Клотильда.
— Ах, нет! Только… ты мешаешь мне немного.
— Мне казалось, что ты ничего не делаешь, — опять робко заговорила Клотильда. — Ты перелистываешь страницы давно знакомой книги, а это нельзя назвать работой.
— Сколько раз я тебе говорил, что если я не занят каким-нибудь видимым делом, из этого вовсе не следует, чтоб я ничего не делал. Я думаю… мечтаю… а это материал для будущей моей работы.
— Это правда, — важно согласилась Клотильда, — я знаю об этом, только… Или, может быть, ты хочешь остаться один? В таком случае я уйду.
Зыгмунт, может быть, тронутый ее покорностью, ласково остановил ее:
— Напротив, напротив! Мне всегда приятно, когда ты бываешь со мной.
Она осыпала поцелуями его лицо, руки, но вдруг вскочила с места.
— Хорошо! Боже мой, как это хорошо! Я возьму книжку и буду тихо-тихо сидеть вон в том углу… Когда у тебя будет время, мы, может быть, вместе почитаем, а потом пойдем гулять, и тоже вместе… тра-ля-ля!
Чудесное, звучное сопрано Клотильды огласило всю комнату радостной гаммой; она взяла с мозаичной доски стола книжку и пошла к софе в противоположный угол комнаты, как вдруг услыхала торопливое восклицание Зыгмунта:
— Tiens! Tiens! Clotilde! покажи мне книжку, что ты взяла. Что это?
— Третий том Мюссе, — немного удивилась Клотильда.
— Откуда он здесь взялся? — раздумывал вслух Зыгмунт, взял книжку из рук жены. — Как я мог не заметить его на столе?..
Молодая женщина печально посмотрела на мужа. Его лицо как-то сразу, неожиданно оживилось, полусонные глаза сверкнули огнем.
— Эту книжку, — медленно сказала Клотильда, — несколько дней тому назад привезли из Корчина… Я сама взяла ее от посланного и положила здесь… Ты, вероятно, давал читать тете, панне Тересе или…
Он протянул руку за красиво переплетенным томиком.
— Дай мне сюда, а себе возьми что-нибудь другое Тебе ведь решительно все равно.
— Решительно все равно, — повторила Клотильда и, подняв с полу упавшего Леопарди, уселась в противоположном углу комнаты.
Вся ее веселость, счастье, пробужденные одним словом мужа, исчезли без следа. Она догадалась, кому Зыгмунт давал читать Мюссе.
Зыгмунт нетерпеливо, почти лихорадочно перелистывал страницы книжки, что-то отыскивая. Та, которой он послал книжку, желая пробудить в ней воспоминания прошлого, возвратила ее назад при первом представившемся случае, а письмо так и осталось без ответа. Может быть, между листами книги вложена какая-нибудь бумажка, может быть, на какой-нибудь странице подчеркнута хоть одна строчка? Он искал и не находил ничего, но вдруг Юстина, как живая, предстала перед его глазами, и он вздрогнул.
В это время из противоположного угла комнаты послышался саркастический голос Клотильды:
— Ты слышал, что панна Ожельская собирается замуж?
Зыгмунт живо повернулся к жене.
— За кого? — коротко спросил он.
— За пана Ружица.
— Что за вздор! Ружиц никогда не женится на ней.
— Ты думаешь? — сухо и резко переспросила Клотильда. — Она ему очень понравилась и нравится с каждой минутой все больше и больше. Elle a de la chance, cette… cette.. cette.. rien du tout!1 Пани Кирло, которая имеет большое влияние на кузена, всеми силами старается устроить эту свадьбу, и я слышала, что согласие пана Ружица — только вопрос времени.
Зыгмунт криво улыбнулся.
— Не может быть! Как она, которая могла бы служить моделью Дианы, выйдет замуж за этого молодого старца?!
Смеясь, он сделал несколько шагов по комнате, но глаза его гневно смотрели из-под нахмуренных бровей. Клотильда не спускала с него глаз и тем же сухим, ироническим голосом продолжала описывать огромное, невероятное счастье, выпавшее на долю какой-то панны Ожельской… В самом деле, что она такое? Дочь разжиревшего, впавшего в детство идиота, приживалка, живущая из милости у родственников, девушка совсем простая, без образования, красоты, остроумия, совершенно бездарная. Играет она посредственно, говорит по-французски так, что ушам больно становится… Une fille sans naissance, sans distinction… une rien du tout… Интересно знать, что будет делать Ружиц, когда женится на ней, как ее будет в свете показывать?.. Модель для Дианы! Конечно, она здорова, сильна, как будто бы родилась крестьянкой, но ее руки, например… Или, может быть, художники представляют себе Диану в образе приживалки с огромными загорелыми руками?
Грудь молодой женщины сильно поднималась и опускалась, когда с ее языка сыпались все эти оскорбительные и несправедливые слова. Разгоревшимися глазами она не переставала следить за мужем, который прохаживался из угла в угол, и, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Вдруг он позвонил и коротко приказал вошедшему лакею: