Где я высокую науку
Законов жалости постиг,
Где перелистывали руки
Страницы черных, странных книг.
Людское горе в обнаженье,
Без погремушек и прикрас,
Последнее преображенье,
Однообразнейший рассказ.
Он задан мне таким и на дом.
Я повторяю, я учу.
Когда-нибудь мы сядем рядом —
Я все тебе перешепчу.
* * *
Когда, от засухи измучась,
Услышит деревянный дом
Тяжелое дыханье тучи,
Набитой градом и дождем.
Я у окна откину шторы,
Я никого не разбужу.
На ослепительные горы
Глаза сухие прогляжу.
На фиолетовые вспышки
Грозы, на ливня серебро,
А если гроз и ливня слишком
Беру бумагу и перо.
* * *
Жизнь другая, жизнь не наша —
Участь мертвеца,
Точно гречневая каша,
Оспины лица.
Синий рот полуоткрытый,
Мутные глаза.
На щеке была забыта —
Высохла слеза.
И на каменной подушке
Стынет голова.
Жмется листьями друг к дружке
Чахлая трава.
Над такою головою,
Над таким лицом —
Ни надзора, ни конвоя
Нет над мертвецом.
И осталось караульных
Нынче только два:
Жесткие кусты — багульник
И разрыв-трава.
* * *
Я двигаюсь, как мышь
Летучая, слепая,
Сквозь лес в ночную тишь,
Стволов не задевая.
Взята напрасно роль
Такого напряженья,
Где ощущаешь боль
От каждого движенья.
Моей слепой мечте
Защиты и оплоты
Лишь в чувства остроте,
В тревожности полета.
И что переживу,
И в чем еще раскаюсь,
На теплую траву
Устало опускаюсь…
* * *
Внезапно молкнет птичье пенье,
Все шорохи стихают вдруг.
Зловещей ястребиной тенью
Описывается круг.
Молчанье, взятое аккордом,
И, высунутые из листвы.
Рогатые оленьи морды
И добрые глаза совы.
И предстает передо мною
Веленьем птичьего пера,
Лепной готической стеною
Моя зеленая гора.
И я опять в средневековье
Заоблачных, как церкви, гор,
Чистейшей рыцарскою кровью
Еще не сытых до сих пор.
Моей религии убранство,
Зверье, узорную листву
Все с тем же, с тем же постоянством
Себе на помощь я зову.
* * *
Я — актер, а лампа — рампа,
Лапы лиственниц в окне.
Керосиновая лампа
Режет тени на стене.
И, взобравшись мне на плечи,
Легендарный черный кот,
Не имея дара речи,
Умилительно поет.
И без слов мне все понятно
У ночного камелька.
До мучительности внятна
Неразборчивость стиха.
И спасет в метели белой,
Разгулявшейся назло,
Тяжесть кошачьего тела,
Вдохновенное тепло.
* * *
Не хватает чего? Не гор ли,
По колено увязших в пески,
Чтобы песней прочистить горло,
Чтобы выговорить стихи?
Не хватает бумаги писчей,
Или силы любой тщеты,
Или братского, в скалах, кладбища,
О котором не знаешь ты?
Я не верю, не верю крику
В мире, полном кровавых слез,
Проступающих, как земляника,
Сквозь траву возле белых берез.
* * *
Резче взгляды, резче жесты
У деревьев на ветру.
У дороги ржавой жестью
Посыпают ввечеру.
Под дырявым небосводом
Мир имеет вид такой,
Что сравнится не с заводом,
А с жестяной мастерской.