Господин Грюн проглядел только ту мелочь, что право на труд, о котором говорит Тюрго, есть свободная конкуренция, а для установления этой-то свободной конкуренции и необходима была революция.
Господин Грюн может резюмировать всю свою критику Фурье в положении, что Фурье вовсе не подверг «цивилизацию» «основательной критике». Почему же Фурье не сделал этого? Послушаем:
«Критика касалась проявлений цивилизации, но не её основ; как нечто наличное, цивилизация выставлена в отвратительном, в смешном виде, но она не исследована в её корнях. Ни политика, ни религия не предстали перед судом критики, и-поэтому сущность человека осталась неисследованной» (стр. 209).
Господин Грюн объявляет здесь, следовательно, действительные жизненные отношения проявлениями, а религию и политику — основой и корнем этих проявлений. На примере этого истасканного тезиса можно видеть, как «истинные социалисты» в противовес тем изображениям действительности, которые дают французские социалисты, выставляют в качестве высшей истины идеологические фразы немецких философов и в то же время стремятся связать свой собственный объект, сущность человека, с результатами французской критики общества. Само собой разумеется, что если религия и политика признаются основой материальных жизненных отношений, то всё сводится в последней инстанции к исследованиям сущности человека, т. е. к сознанию, которое имеет человек о самом себе. — Мы видим в то же время, как безразлично господину Грюну, что списывать; в другом месте — как и в «Rheinische Jahrbucher» — он на свой манер присваивает себе то, что было сказано в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» об отношении между citoyen{381} и bourgeois{382} и что диаметрально противоположно вышеприведённому тезису.
Мы оставили напоследок изложение тезиса о производстве и потреблении, перешедшего к господину Грюну как завет «истинного социализма». Изложение это представляет собой поразительный пример того, как господин Грюн прилагает положения «истинного социализма», в качестве мерила, к деятельности французов и как он превращает эти положения в совершенную бессмыслицу тем, что вырывает их из состояния полной неопределённости.
«Производство и потребление можно в теории и во внешней действительности отделить друг от друга в пространстве и во времени, но по своей сущности они — одно и то же. Разве какая-нибудь обычнейшая ремесленная деятельность — например, хлебопечение — не есть производство, которое для сотен других людей становится потреблением? Она становится потреблением даже для самого пекаря, который ведь потребляет хлеб, воду, молоко, яйца и т. д. Разве потребление обуви и платьев не является производством для сапожников и портных?. Разве я не произвожу, когда ем хлеб? Я произвожу очень многое: я произвожу мельницы, квашни, печи, а следовательно и плуги, бороны, цепы, мельничные колёса, столярную работу, работу каменщика» («а следовательно» — столяров, каменщиков и крестьян, «следовательно» их родителей, «следовательно» всех их предков, «следовательно» — Адама). «Разве я не потребляю, когда произвожу? Конечно да, и притом в огромных размерах… Когда я читаю книгу, то я, конечно, потребляю прежде всего продукт многолетнего труда; когда я её храню для себя или порчу, я потребляю вещество и работу бумажной фабрики, типографии, переплётчика. Но разве я при этом ничего не произвожу? Я произвожу, может быть, новую книгу, а значит и новую бумагу, новый набор, новую типографскую краску, новые переплётные инструменты; если я ее только читаю и если её читает ещё тысяча других людей, то мы производим благодаря нашему потреблению новое издание, а значит и все те материалы, которые необходимы для его осуществления. Люди, изготовляющие всё это, в свою очередь потребляют массу сырья, которое должно быть произведено и которое только благодаря потреблению и может быть произведено… Одним словом, деятельность и использование, это — одно и то же; только наш превратный мир оторвал их друг от друга, вставил между ними понятие стоимости и цены и этим понятием разорвал пополам человека, а с ним и общество» (стр. 191, 192).
В действительности производство и потребление часто находятся в противоречии друг с другом. Но достаточно-де правильно истолковать это противоречие, достаточно понять истинную сущность производства и потребления, чтобы установить единство обоих и устранить всякое противоречие. Эта немецко-идеологическая теория оказывается вполне приноровленной к существующему миру; единство производства и потребления доказывается на примерах из современного общества, оно существует в себе. Господин Грюн доказывает прежде всего, что существует вообще отношение между производством и потреблением. Он рассуждает о том, что он не мог бы носить сюртук или есть хлеб, если бы эти вещи не производились, и что в современном обществе существуют люди, которые производят сюртуки, башмаки, хлеб, между тем как другие люди являются потребителями этих вещей. Господин Грюн считает этот взгляд новым. Он высказывает его классическим, беллетристически-идеологическим языком. Например: