Мнения среди студентов тогда делились: где лучше работать: в системе продуктовой или промтоварной? Продукты всем нужны каждую минуту, но дело это хлопотливое, напряженное.
Промтовары тоже всем нужны, хотя и не каждую минуту, но нужны даже поосновательнее, тут речь о предметах носких и долговременных.
Разницы — это было известно, как истина азбучная, — большой нет: за дефицитную еду тебе принесут любой промтовар, а за дефицитный промтовар — любую еду.
Нельзя, конечно, сказать, что в торговом институте разговоры вертелись только по коммерческому кругу. Студентки, как все студентки, бегали по танцулькам, в кино и театры, но Клава хорошо помнила ощущение волнующего ожидания, которое царствовало в их общежитской комнате, особенно на последних курсах. Среди этого ожидания все четче, точно заповеди, звучали две мысли. Одна — про то, что все, конечно, зависит от везения. Бывает, повезет сразу — самостоятельная работа, и не ОРС или трест, треск арифмометров и бабьи склоки, а сразу магазин. Другая — один в поле не воин, и надо сразу найти круг, познакомиться, сойтись или еще как — все равно, словом, найти решающих людей, подружиться с ними.
Распределение оказалось слабым местом Клавдии — выросла она в небольшом городке, возвращаться туда не желала, а в сравнительно больших центрах ни родни, ни знакомых у нее не было, и, услышав от председателя комиссии три названия трех крупных городов, даже растерялась — все они и казались равными в ее представлении.
Председатель потеплел: такие растеряхи встречались ему, видать, не часто, куда чаще точку распределения называли сами, даже просили, бывало, умоляли и плакали — каждый заботился о своей судьбе заранее. И он повторил одно из трех названий: город в Сибири, на сибирском Севере, хоть и старинный, но перспективный, потому как стал столицей крупного экономического района.
Клава покорно кивнула, снова вызвав улыбчивую симпатию председателя.
Так оказалась она в Сибири, и вот так, в общем-то совершенно случайно, началась ее счастливая и несчастливая карьера.
Первое время ей все же пришлось поторчать в тресте. Девица она была видная — роста выше среднего, к тому же казацких кровей, брови вразлет, высокая грудь, щеки пышут жаром — все при ней, все на месте — и, похоже, начальство, будто дефицитный товар, придержало ее при себе, до особого, может быть, случая.
Внешний вид в торговле, считай, тоже дефицит, особенно если лицо от рождения — открытое, приветливое, добродушное; такое лицо да еще ежели статность, величественность в фигуре — карьеру способно сделать, повести далеко вперед. Это, правда, Клавдия гораздо позже поняла, как с горечью поняла потом, когда времени понимать стало предостаточно, и другое, самое главное, что еще важнее, чем статность и приветливое, улыбчивое лицо. Начальство умышленно попридержало ее в тресте, чтобы, во-первых, приглядеться как следует к человеку, обкатать ее — и, так сказать, в сфере документации, и в сфере деловых отношений, а главное, подвоспитать в общем духе: понять, насколько покладиста, умна, умеет ли обращаться с людьми, так, чтобы всегда была хозяйкой положения, чтобы свято берегла свою ступеньку на лестнице положений — почитая верхних и подчиняя нижних.
В тресте Клава отработала полгода, обнаружив свои достоинства и недостатки. Из достоинств: дело понимала, с документацией обращалась спокойно и уверенно, была покорна и покладиста, но вот с людьми обращаться совершенно не умела; впрочем, такое умение приходит только тогда, когда человек занимает свое место на своей ступеньке, а не болтается на широком крыльце, с каким можно сравнить административный аппарат треста.
И Клаву выдвинули — на место довольно нейтральное: товароведом большой базы, снабжающей Север одеждой.
Надо заметить, что произошло это все лишь после того, как у Клавы окончательно определился ее Наперсник. Я пишу это слово с большой буквы вовсе не из уважения к нему, а оттого, что Клава даже теперь, даже в своем драматическом письме не называет имени-отчества и положения своего, если можно так выразиться, учителя и наставника. Уверен, он работает, процветает, трагедия Клавдии Пахомовой его совершенно не волнует, потому как причастным к ней себя он сам, и даже Клава, не считает. Так вот, у Клавы к той поре был Наперсник, человек, судя по всему, пожилой, опытный, вероятно, любитель клубнички, — но только потом, при условии полного согласия и взаимопонимания, как гарнир к делу, к высотам многосложной и многохитрой торговой профессии.