Между прочим, хочу вернуться к одной существенной детали: Андрей говорит о смерти, и это, естественно, беспокоит Вас. Отрочеству присущи перепады в настроении. Можно сказать, это одна из самых видимых примет возраста. Возбужденность — потом спад. Череда бурных поступков, потом такая же череда раскаяний, а в минуты углублений, грусти даже мысль о смерти как итог размышлений про бесцельность собственного существования.
К этому не надо относиться легкомысленно, нельзя вышучивать и это движение души. Взрослый человек, желающий добра ребенку, интуитивно старается перевести его внутренний взгляд на что-то другое, отыскивая оптимистические ноты. Можно взять книгу с полки и прочесть заветные строки. Но если мысль эта неотвязна, можно завязать честный и искренний разговор о смысле жизни и конечности бытия, если хотите по-настоящему крупный и взрослый разговор. «Повышение уровня» разговора подросткам не вредит, напротив, как раз это-то повышение, эта серьезность возвышают их в собственных глазах, награждают их ощущением доверия и, бесспорно, оказывают благое воспитывающее влияние.
Если же без конца мытарить ребенка его собственными просчетами, бесконечными разбирательствами, риторическими — и «воспитательными» — вопросами: «Ну почему ты такой? Почему ты это сделал? Почему? Почему? Почему?» — кроме ощущения безысходности как в воспитаннике, так и в воспитателе, это не рождает ровным счетом ничего.
В Вашем письме, дорогая Нина Степановна, Андрей все время выглядит этаким объективным носителем чужой вины. Даже если он и виноват, по Вашим оценкам, так это все равно не его, а чужая, «генетическая» вина. Он упрям — врожденно, несчастлив — наследственно, непослушен — по крови, Вы и он — будто два лагеря по разным сторонам баррикады.
Ой ли, Нина Степановна?
Вот Вы — хоть раз, осмысленно, конечно, — попробовали вызвать в нем добрые человеческие свойства? Например, сострадания. Ну, не к Вам, так к Вашей дочери, она же ему мать, терпит небось его непрестанные выходки, мучается, плачет? Или к тому, кого он напрасно обидел. Попытались пробудить жалость — к животному, к птенцу?
По Вашему письму, Вы — все для него, но ничего — он для Вас. Ну, хотя бы самую малую жалость? Обязанности по дому у него есть? За хлебом там сбегать, за молоком, да так, чтобы видел: его помощь радует, она нужна.
Вы пишете о его угасающем интеллекте — позвольте, не рано ли? К тому же интеллект надо развивать, как и все остальное в человеке. Есть ли у Вас семейные разговоры об искусстве, рассуждения вслух, есть ли вообще семейная, для троих, жизнь? Хорошее настроение в доме рождается из желания быть вместе, и это желание можно и нужно воспитывать. Простите, у самых дебильных детей оно есть, так что же мешает Вам?
Откровенно говоря, думаю, что ничего не мешает и жизнь эта у Вас есть, пример тому усилия Вашей дочери, их поездки вдвоем с сыном. Только почему — вдвоем. Втроем — нельзя? Было бы ближе, крепче.
Словом, уважаемая Нина Степановна, чем глубже вникаю я в Ваше письмо, тем больше убеждаюсь: напрасны Ваши опасения, по крайней мере, большинство. Мальчик у Вас растет не то, чтобы обычный, но нормальный. Вы и Ваша дочь прошли половину пути, пусть не все толком, но все же спасли мальчика, одарили его семьей, это так немало! Одарите же пониманием — и оно у Вас есть! — одарите полным пониманием и постарайтесь не разрушать построенное Вами же.
Ваши «генетические» ссылки не что иное, как признак собственной усталости. Да, это можно понять. У Вас самой была дочка и, вероятно, свои трудности, но другого, непохожего на нынешнее, качества. Да и возраст теперь иной, все верно, все справедливо. Это библейская истина — благими намерениями вымощена дорога в ад. Но человек потому и человек, что он способен превратить благие намерения в добрые поступки, а главное, способен довести их до конца. Вот к этому я Вас и призываю. Не ищите аргументов отступничеству. Даже генетических. Крест нужно нести до конца.