Маршал, привыкший пользоваться производимым впечатлением, гаркнул:
– В чем дело?
– Выясняем, товарищ маршал, – сказал, очевидно, старшой или самый наглый и сообразительный из мелких сошек.
– Меры надо принимать. Выяснять потом будем. Света почему нет?
– Есть указание экстренно притемнять компрометирующие моменты, – доверительно сообщил маршалу старшой и наглый.
– Не притемнять надо, а ракеты пускать и уничтожать эти моменты, – рявкнул маршал. – Момент-ты!
– Указано не стрелять ввиду предстоящего следствия, товарищ маршал.
– Выполняйте, – устало сказал маршал, потому что от слова следствие его подташнивало с тридцать седьмого года.
В этот момент Алкаш успел-таки вырвать клок из брючины старшого. Но тот лишь премило и крайне угодливо улыбнулся, как бы давая понять маршалу, что «он к этому привыкши… что возьмешь с шаловливого животного? Дерзим, так сказать, играючи-с…».
На что уж маршал был не тонким по части душевных дел солдафоном, но и его, считавшего восторженность чинопочитания вещью органической и полезной, как-то необычно покоробила такая вот рабская угодливость, оскорбительная и унизительная для природного достоинства человека. «Все – говно, – подумал он зло и печально, – все – говно… надо было тогда повернуть вместе с Власовым или пойти позже на путч… давно снес бы эту Лубянку ко всем хуям собачьим… бассейн и рыть не надо было бы… тут эти бляди чекистские… мясники… вырыли вглубь пару бассейнов… сволочь… а на месте того бассейна храм, понимаешь, Христа Спасителя восстановим… все олимпийские материалы с ваших поганых деревень для восточно-германской проституции бросим на это дело… там меня и отпоют по-человечески…»
Думал так маршал, возвращаясь к «Опель-Адмиралу» и за ошейник удерживая обнаглевшего пса от бросания на мелкую сошку. Наблюдать за снятием с «польского мясника» нашего безумца он не стал, потому что затосковал от тревожной мыслишки насчет того, что вся эта катавасия должна будет иметь какие-то для него последствия… «Небось нащелкали фоток мерзавцы… падаль тыловая…»
Мой знакомый не оказал снимавшим его людям никакого сопротивления. Наоборот, давал им всякие советы по части обращения с тросом, замками и «спуска с вершины травмированного товарища». Он только судорожно вцепился в совершенно вымокший свиток. Чернильные письмена на нем полностью размыло водой. К счастью своему, он был отрешен от происходящего и находился в плену безумных видений и размышлений – находился, как удачно выразился один из соглядатаев, «в поездке»…
Оставим его, потому что вскоре все было кончено. Толпа разошлась. На площади и в здании злодейского учреждения загорелся свет. Менты и типы в помятых костюмах, проклиная свою участь, принялись восстанавливать истоптанную-перетоптанную клумбу…
Маршал же благополучно доехал до дома. Он вышел из опеля «Адмирал» с новой тоскливой мыслью о том, что скоро ему уходить в «небесный запас», а «лайба» эта, взятая им еще в Берлине, все так же будет фукать шестью своими цилиндрами неизвестно под чьей задницей…
Задумавшись, он позабыл о собаке, которая шныряла уже по газонам перед фасадом дома и раздраженно задирала лапу у всех пограничных столбов своей собачьей империйки, захватнически орошенных какой-то пришлой тварью.
Вдруг Алкаш дико и утробно взвыл. Вой вырвался из него безо всякого предварительного настроя, как это бывает со зловредно и частенько воющими псами, генетически близкими к волчьим кругам. Вырвался с таким ужасом черт знает перед чем и почему, что маршал задрожал с головы до ног и в первый миг перетрухнул – не с ним ли уже произошло что-то такое давненько ожидаемое? Такое с ним не раз бывало на войне – ни жив ни мертв – во время внезапных бомбежек, и дело тут, замечу, вовсе не в отсутствии храбрости, а в общей немыслимой оглушенности… Так вот, вой Алкаша оглушал во всех, кому довелось тогда его услышать, чувство жизни. Обыватель моментально высунулся из окон и высыпал на балконы. Многие же из гулявших в тот час с праздничным и откровенно пьяным видом по улице, и маршал в их числе, проследовали на газон, поближе к воющей собаке, поглядеть: чего это она вдруг взвыла, как сирена?
Тут все и увидели, что собака стоит над чьим-то неподвижным телом, одетым в нательное белье давно устаревшего типа. Кое-кто заметил это тело еще раньше, но по благодушной привычке, свойственной подзабалдевшему обывателю, подумал, что ничего тут нет такого уж особенного – нажрался человек вусмерть и выскочил одурело прямо из кровати на чистый воздух… с кем не бывает?.. однова живем…