“Для нас дух имеет своей предпосылкой природу, будучи сам ее истиной, а значит и чем-то абсолютно первичным по отношению к ней. Природа исчезла в этой истине, и дух получился как достигшая своего для-себя-бытия идея, объектом которая, а в то же время и субъектом, является понятие. Это тождество есть абсолютная отрицательность, потому что в природе понятие имеет свою полную внешнюю объективность, но теперь это его отчуждение снято, и оно, понятие, в этом отчуждении стало для себя тождественным с самим собой. Таким образом, оно есть это тождество только в качестве возвращения из природы” (стр. 392).
“Откровение, которое, в качестве абстрактной идеи, есть непосредственный переход к природе, ее становление, есть, в качестве откровения свободного духа, полагание им природы как своего мира, – полагание, которое, в качестве рефлексии, есть в то же время предполагание мира как самостоятельной природы. Откровение в понятии есть сотворение духом природы как своего бытия, в котором он дает себе утверждение и истину своей свободы. – Абсолютное есть дух; это есть высшее определение абсолютного”. [XXXIV]
К. Маркс. ИЛЛЮСТРАЦИИ К НОВЕЙШИМ СТИЛИСТИЧЕСКИМ УПРАЖНЕНИЯМ ФРИДРИХА-ВИЛЬГЕЛЬМА IV В ОБЛАСТИ КАБИНЕТСКИХ УКАЗОВ
«Я не могу, хотя бы и на короткое время, покинуть родную землю, не выразив публично глубокого чувства благодарности от имени своего и королевы {Елизаветы}, которым преисполнено наше сердце. Оно порождено многочисленностью устных и письменных проявлений любви к нам, которая была вызвана покушением 26 июля, — той любви, которая уже в самый момент преступления восторженно неслась нам навстречу, когда рука всевышнего отвела смертоносную пулю от моей груди и отбросила ее наземь. Устремляя взор к божественному спасителю, я с бодрым духом приступаю к моим повседневным делам, дабы завершить начатое, осуществить подготовленное, с новой уверенностью в победе бороться против зла и быть для моего народа тем, к чему мое высокое призвание меня обязывает и чего любовь моего народа заслуживает.
Эрдмансдорф, 5 августа 1844
(подпись) Фридрих-Вильгельм».
Непосредственное чувство — плохой сочинитель. Письмо, которое влюбленный в глубоком волнении пишет своей возлюбленной, не есть образец стилистики, но именно эта неясность выражения является наиболее ясным, очевидным и трогающим сердце выражением той власти, какую имеет любовь над автором письма. Власть любви над автором письма не что иное, как власть возлюбленной над ним. Эта порожденная страстью неясность и полнейшая путаница в стиле льстит поэтому сердцу возлюбленной; ибо рефлектированная, всеобщая и потому не внушающая доверия природа языка приобрела здесь характер непосредственно-индивидуальный, чувственно-властный и вследствие этого внушает абсолютное доверие. Свободная от всяких сомнений вера в неподдельность любви, которую выражает возлюбленный, есть для возлюбленной высшее наслаждение собой, есть ее вера в самое себя.
Из этих предварительных замечаний вытекает следующее: мы окажем прусскому народу неизмеримую услугу, если поставим вне всяких сомнений истинную неподдельность королевской благодарности. Но мы поставим эту неподдельность вне всякого сомнения, если покажем, какую власть имеет над венценосным сочинителем чувство благодарности, а докажем власть этого чувства над венценосным сочинителем тем, что покажем всю стилистическую путаницу благодарственного кабинетского указа. Мы надеемся поэтому, что цель нашего патриотического анализа не будет ложно истолкована.
«Я не могу, хотя бы и на короткое время, покинуть родную землю, не выразив публично глубокого чувства благодарности от имени своего и королевы, которым преисполнено наше сердце».
По построению этой фразы в первую минуту можно подумать, что королевские сердца преисполнены своим собственным именем. Озадаченные этим странным переполнением, мы после размышления обнаруживаем, что придаточное предложение: «которым преисполнено наше сердце» относится не к «имени», а к стоящему дальше «чувству благодарности». Единственное число — «наше сердце» — для обозначения сердца короля и сердца королевы может быть оправдано как поэтическая вольность, как сердечное выражение сердечного согласия сердечной высокой четы. Лаконичность оборота: «от имени своего и королевы» — вместо «от своего имени и от имени королевы» — легко приводит к ложному толкованию. Под словами «от имени своего и королевы» можно понимать имя одного только короля, так как имя мужа есть имя и мужа и жены. Правда, это привилегия великих людей — равно как и детей — вместо слова «я» употреблять в качестве подлежащего свое имя. Так, Цезарь позволял себе — вместо «я победил» — говорить: «Цезарь победил». Также и дети не говорят: «Я хочу посещать школу в Вене», а говорят: «Фридрих, Карл, Вильгельм и т. д. хочет посещать школу в Вене». Но было бы опасным новшеством превращать свое «я» в подлежащее и одновременно уверять, что это «я» говорит от своего «собственного» имени. Подобное утверждение могло бы показаться признанием в том, что человек обычно говорит не по собственному побуждению. «Я не могу, хотя бы и на короткое время, покинуть родную землю». Тоже не очень удачный и уже во всяком случае не облегчающий понимание оборот для передачи выражения: «Я не могу покинуть даже на короткое время родную землю, не выразив…» и т. д. Здесь трудность для понимания возникла в результате сочетания трех мыслей: 1) что король покидает свою родную землю, 2) что он покидает ее лишь на короткое время, 3) что он чувствует потребность выразить благодарность народу. Опубликованное слишком сжатое выражение этих трех мыслей создает впечатление, будто король высказал свою благодарность только потому, что покидает родную землю. Но если эта благодарность была высказана всерьез, исходила из глубины сердца, то выражение ее не могло иметь место по такому случайному поводу. Переполненное чувствами сердце дает им выход при любых обстоятельствах.