«Она» (благодарность) «порождена многочисленностью устных и письменных проявлений любви к нам, которая была вызвана покушением 26 июля, — той любви, которая уже в самый момент преступления восторженно неслась нам навстречу, когда рука всемогущего отвела смертоносную пулю от моей груди и отбросила ее наземь».
Неизвестно, вызвало ли покушение любовь или проявление этой любви, тем более, что слово «любовь» в родительном падеже вновь появляется после вводного предложения, как главная и выделяемая часть речи предложения. Стилистическая вольность повторения этого родительного падежа бросается в глаза. Трудность возрастает, когда мы рассматриваем содержание этого предложения. Может ли любовь, которая устно и письменно проявлялась, непосредственно обозначаться как субъект, который шумел на улице? Не требует ли хронологическая правда, чтобы сначала было сказано о той любви, которая проявилась тут же во время события, и лишь затем — о более поздних проявлениях любви в письменной и устной форме?
Не надо ли было избежать подозрения в том, что королю захотелось одновременно польстить и аристократии и народу? Аристократии, — поскольку устные и письменные проявления ее любви, хотя по времени они имели место позднее, чем проявления любви со стороны народа, все же по своему воздействию сумели раньше пробудить чувство благодарности в сердце короля; народу, — поскольку его ликующая любовь объявляется здесь однозначной по своему существу с письменными и устными проявлениями любви аристократии; следовательно, для любви отменяется знатность происхождения. Наконец, кажется, не очень уместно заставлять бога непосредственно отводить своей рукой «смертоносную пулю»; всякое мало-мальски последовательное мышление может на этом основании прийти к ложному выводу, будто бог одновременно и наводил на короля руку преступника и отводил от короля смертоносную пулю; ибо как можно предполагать одностороннее действие бога?
«Устремляя взор к божественному спасителю, я с бодрым духом приступаю к моим повседневным делам, чтобы завершить начатое, осуществить подготовленное, с новой уверенностью в победе бороться против зла и быть для моего народа тем, к чему мое высокое призвание меня обязывает и чего любовь моего народа заслуживает».
Пожалуй, нельзя сказать: «я приступаю», «чтобы быть чем-то». В лучшем случае, можно приступить, «чтобы стать чем-то». Движение в смысле становления предстает, по крайней мере, как результат движения «приступают», хотя мы и этот последний оборот речи не склонны рекомендовать как правильный. То обстоятельство, что его величество «приступает, устремляя взор к богу», чтобы «завершить начатое, осуществить подготовленное», не сулит, кажется, ни успешного завершения, ни успешного осуществления. Чтобы завершить начатое и осуществить подготовленное, для этого необходимо твердо направить свой взор на это начатое и подготовленное, а не взирать в туманную даль, отвлекаясь от этих предметов. Тот, кто действительно «приступает, устремляя взор к богу», «не растворится» ли сам «в созерцании бога»? Не улетучатся ли все его мирские планы и помыслы? Обособленная заключительная фраза, выделенная запятой, как нечто самодовлеющее, — «любовь моего народа заслуживает», как будто намекает на недосказанное, скрытое окончание придаточного предложения, которое бы гласило, примерно, так: «заслуживает кнута моего зятя Николая и политики моего кума Меттерниха», или же «заслуживает куцей конституции рыцаря Бунзена».