Товары сказали бы, если бы они могли говорить: наша потребительная стоимость может весьма интересовать людей; мы же, как предметы, на нее не обращаем никакого внимания. То, что нас занимает, — это наша стоимость. Это доказывается нашим отношением друг к другу как вещей для продажи и купли. Мы рассматриваем друг друга только как меновые стоимости. Не считаете ли вы, что экономист заимствует свои слова у самой души товара, когда он говорит: «Стоимость (меновая стоимость) есть свойство вещей, богатство (потребительная стоимость) есть свойство человека. В этом смысле стоимость необходимо предполагает обмен, богатство — нет» х). «Богатство (потребитель¬ная стоимость) есть атрибут человека, стоимость — атрибут товаров. Человек или общество богаты, жемчуг или алмаз обладают стоимостью, они обладают ею как таковые» 2). До сих пор ни один химик не открыл меновой стоимости в жемчуге или в алмазе. Экономисты, которые открыли или изобрели хими-ческую субстанцию этого рода и которые известным образом
” «Value is a property of things, riches of men. Value, in this sense, necessarily implies exchange, riches do not» («Observations on certain verbal disputes in Political Economy, particularly relating to value, and to Demand and Supply». London, 1821, p. 16).
21 S. Bailey. A. Critical dissertation on the nature etc. of Value. London, 1825, p. 165.
[ФРАГМЕНТЫ ИЗ ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАНИЯ I т. «КАПИТАЛА»] 185
афишируют свою претензию на глубину, находят, что потребительная стоимость вещей принадлежит им независимо от их материальных свойств, тогда как их стоимость принадлежит им как вещам. Их укрепляет в этом мнении то странное обстоятельство, что потребительная стоимость вещей реализуется для человека без обмена, то есть в непосредственном отношении между вещью и человеком, тогда как их стоимость, напротив, реализуется только в обмене, то есть в известном общественном отношении. Как не вспомнить тут добряка Догбери и урок, который он давал ночному сторожу Сиколю: «Приятная наруж-ность — это дар фортуны, а уменье писать и читать дается природой» 1>. («То be a well favoured man is the gift of fortune; but to write and read comes by nature» (Шекспир))56 [стр. 28— 33].
ГЛАВА ВТОРАЯ ОБМЕН
Мы уже видели, что форма денег или монеты есть лишь отражение отношений стоимости различных товаров в одном-единственном товаре. Что сами деньги являются товаром — это, следовательно, может быть открытием лишь для того, кто берет за исходный пункт совершенно законченную форму товара с тем, чтобы потом отсюда перейти к его анализу. Процесс обмена сообщает товару, который он превращает в деньги, не стоимость, а специфическую стоимостную форму. Смешение этих двух столь различных вещей привело к тому, что серебро и золото стали считать чисто воображаемыми стоимостями. Тот факт, что деньги в некоторых своих функциях могут быть заменены простыми знаками денег, породил другую ошибку, т. е. пред¬ставление, будто деньги — это только простые знаки.
С другой стороны, правда, эта ошибка заставила почувствовать, что под видимостью внешнего предмета, монеты, скрывается на деле общественное отношение. В этом смысле каждый товар представлял бы собой только знак, ибо стоимостью он является лишь как вещная оболочка человеческого труда, затраченного при его производстве. Но считая только простыми
ч Автор «Observations» и С. Бейли обвиняют Рикардо в том, что он чисто относительную меновую стоимость сделал чем-то абсолютным. Совсем наоборот: видимую относительность, которой предметы, например, жемчуг и алмазы, обладают как мено¬вые стоимости, он свел к действительному отношению, скрытому под этой видимостью, к их относительности как простых выражений человеческого труда. Если рикардианцы отвечали Бейли грубо и не убедительно, то это просто потому, что у самого Рикардо они не нашли ничего такого, что проясняло бы им внутреннее отношение между стоимостью и ее формой, то есть меновой стоимостью.
186
К. МАРКС
знаками те общественные отношения, в которые облачены вещи, или тот вещный характер, который приобретают общественные определения труда на базе специфического способа производства, тем самым придают этим общественным отношениям и опре¬делениям смысл условной фикции, санкционированной так называемым всеобщим согласием людей. Таков был способ объяснения, принятый в XVIII веке; не будучи в состоянии проследить ни происхождение, ни развитие загадочных форм общественных отношений, от них просто отмахиваются, когда заявляют, что они не упали с неба, а являются человеческим изобретением [стр. 36—37].