Варлам Шаламов. Собрание сочинений в шести томах. Том пятый. Эссе и заметки. Записные книжки 1954–1979
И. Сиротинская. Всё или ничего
Эссеистика Варлама Шаламова ещё неизвестна в полном объеме в России и за рубежом, исключая его эссе, опубликованные в Собрании сочинений (Москва, 1998).
Поэзия и проза — это основной предмет эссе Шаламова. «Таблица умножения для молодых поэтов», открывающая сборник, — это краткий «свод» законов поэзии, далее раскрываемых в отдельных эссе. Связь этического и эстетического начала искусства очевидна для Шаламова, однако прямая дидактика, по его убеждению, — искусству противопоказана:
«Истинное произведение искусства, способное улучшить человеческую природу незримым и сложным способом, может быть создано чаще всего не на путях дидактических» («Таблица умножения для молодых поэтов»).
Мощное оптимистическое звучание характерно для эссе 50–60-х годов («Для современников поэт всегда нравственный пример») и сменяется в эссе 70-х годов пессимистическими нотами: «Стихи не облагораживают, искусство вне нравственности. Знание тонкости Фета более важная для поэта тайна, чем моральные императивы Некрасова. На свете тысяча правд, а в искусстве одна правда. Это правда таланта» («Поэт изнутри»).
Разочарование в нравственном воздействии литературы на общество было глубоким: «Крах её (литературы — И. С.) гуманистических идей, историческое преступление, приводящее к сталинским лагерям, к печам Освенцима, — доказали, что искусство и литература — нуль. Разумного основания у нашей жизни нет — вот что доказывает наше время» («О моей прозе»).
И однако перед писателем нет выбора — писать или не писать. Ещё Петрарка писал о «неизлечимой болезни писательства» («Книга писем о делах повседневных», XIII, 7): «Что делать, раз я не могу ни перестать писать, ни вытерпеть отдых?».
Неутолима страсть к истине и совершенству.
В дневниках Шаламов пишет (тетрадь 1971 г. III): «Неописанная, невыполненная часть моей работы огромна. Это описание состояния, процесса — как легко человеку забыть о том, что он человек. Так утрачивают добро и без какого-либо «вступления» в борьбу сил, что всплывает, а что тонет.
Всё не описано, — да и самые лучшие Колымские рассказы — всё это лишь поверхность, именно потому, что доступно описано».
Душа гения терзается вечной тоской о недосказанном слове, хотя даже сказанные слова не были услышаны многими людьми при жизни писателя.
«Почему я всё-таки пишу?... Я пишу не для того, чтобы описанное — не повторилось. Так не бывает, да и опыт наш не нужен никому.
Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишутся такие рассказы, и сами решились на какой-нибудь достойный поступок — не в смысле рассказа, а в чём угодно, в каком-то маленьком плюсе» (тетрадь 1966 года).
Эта же решимость звучит в концовке первого письма к А. И. Солженицыну. Указывая на многочисленные «облегчения» темы в «Одном дне Ивана Денисовича», Шаламов ненавязчиво пишет: «Со своей стороны я давно решил, что всю мою оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде» (ноябрь 1962 года).
Книга эссе Шаламова словно приближает к читателю человеческий облик автора «Колымских рассказов» — весь его внутренний мир исповедально и доверчиво раскрывается перед людьми — с его верой и сомнениями, поисками и находками, цельностью и противоречиями, трагедией непубликуемости и мужественной решимостью выстоять:
В святая святых души — в тайну творческого процесса писателя проникает читатель: «Откуда-то изнутри проталкиваются на бумагу законченные фразы. Рассказы имеют свой ритм, конечно... «Колымские рассказы» — рассказы на звуковой основе, прежде чем вырвется первая фраза, прежде чем она определится, в мозгу бушует звуковой поток метафор, сравнений, примеров, чувство заставляет вытолкнуть этот поток на решётку мысли, где что-то будет отсеяно, что-то загнано внутрь до удобного случая, а что-то поведёт за собой новые соседние слова...» («О моей прозе»). Это, пожалуй, самое ценное в книге — психология творчества, исследуемая самим автором.
В эссе читатель найдёт суждения о стихах и прозе известных поэтов и писателей: Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Пушкина, Ф. Тютчева, М. Лермонтова, А. Блока, Б. Пастернака, М. Цветаевой, А. Ахматовой, А. Солженицына и многих других. Надо иметь в виду, что суждения эти — не плод литературоведческих исследований, а острый, заинтересованный, а порой и пристрастный взгляд писателя. Пусть не смутит читателя резкость, а порой противоречивость оценок. Эссе охватывают период в четверть века, менялся взгляд Шаламова на какие-то особенности и манифесты литературных группировок (акмеисты, символисты, ЛЕФ и другие). Отдельные произведения, а иногда — поступки писателей вызывали резкую оценку Шаламова. Он жил в этой многообразной, меняющейся во времени среде — литературе XIX–XX веков, как в огромном сгустке плазмы. Гений, большой талант — это, наверное, та же звезда, которая светит, когда её уже нет. И мы, читатели, вечные собеседники Пушкина, Тютчева, Блока и Пастернака, не говоря уже о современниках. Сейчас мы — собеседники Шаламова.