Вина Евтушенко в его крайней небрежности к такого рода вещам. Это вина собственного уха Евтушенко (не отличает своего от чужого), вина плохого контроля.
Вина здесь и работников поэтического отдела журнала «Новый мир», которые были обязаны указать Евтушенко на его просчеты.
Пастернаковские находки — его поэтическая собственность. Пользоваться поэтическими открытиями нельзя. Эти открытия — для читателей, для потребителей, а для поэта, производственника, мастера — это указание, что такая-то работа уже выполнена и надо разрабатывать своё, добиваться удачи в своем. Иначе поэт перестает быть поэтом.
Надо совершенно ясно понять, что большие поэты никаких дорог не открывают. Напротив. По тем дорогам, по каким приходили большие поэты, ходить уже нельзя. Вот такие следы поэта, по которым нельзя ходить, и называются поэтической интонацией.
Поэзия — бесконечна. В искусстве места хватает всем и не надо тесниться и ссориться.
Рождается ли стихотворение из образа? Да, рождается. Но это вовсе не единственный путь рождения стихотворения.
Тут важно, чтобы образ был не литературен. Стихи не рождаются из стихов, сколько ни учись. Стихи рождаются из жизни. Учиться надо затем, чтобы не повторить чужой дороги, не забить свежее и важное наблюдение банальным языком или что хуже — чужим языком.
<1960-е>, с правкой 1970-х гг.
Рифма
Лучшей рифмой в Пушкинские времена было соединение двух существительных. Пушкин был русским Адамом по выражению Луначарского. Поэзия — к началу деятельности Пушкина напоминала положение в современной науке, когда открытия буквально ждут вас на каждом углу, стерегут на каждом шагу. Нечто подобное было с русским словом, когда Пушкин взялся за перо.
Что такое «открытие»? — Это значит обратить общее внимание на нечто, существовавшее раньше, на то, что прежде никем не замечалось.
Вернемся к Пушкинской рифме. Рифмуя прилагательное с прилагательным, существительное с существительным, глагол с глаголом, Пушкин шел нехожеными дорогами.
Маршак считает, что лучше рифмовать — глагол и существительное, что такая рифмовка как бы связывает воедино разные части русской речи.
Мне кажется, что мысль ничего не решает в существе рифмы. Звуковое ее содержание говорит, что лучшая рифма — наречие и существительное.
Шкловский боится, что рифм не хватает. Рифм хватит. «Кровь — любовь» можно рифмовать еще много лет. Звуковая опора сохранится.
Рифмы бывают мужские и женские, дактилические и гипердактилические, точные и неточные.
В учебниках рифма называется звуковым повтором на конце строки, совпадающим с конечной паузой. Все это так.
Но для чего стиху рифма?
Нам отвечают: для благозвучия, чтобы подчеркнуть ритменно-музыкальное начало поэзии, а также, чтоб стихи легче запоминались, лучше запоминались.
Только ли для этого?
Мне с детства казалось, что слова имеют форму, окраску. Форма зависит от гласных звуков, от гласных букв. В самом деле, величина слова зависит от количества слогов, определяемого гласными буквами — это истина для школьника первого класса. Но форма и величина — не одно и то же. Слово «тополь» явно иное по форме, чем слово «теперь», хотя оба — одной величины и почти одной окраски. Окраска слова зависит от согласных звуков и ими определяется. Звуковой повтор может быть построен на гласных — это укрепление в памяти формы слова или другое всегда присутствует в стихах большого поэта. Это — элемент творчества. Вершина русской поэзии, Пушкинский «Медный всадник» — непревзойденный образец подобного рода. Пушкин в поэзии знал все.
Пресловутые «корневые рифмы» (строгий — стройный) помещены, как и полагается быть звуковому повтору такого рода, внутри строки. Звуковая окраска (вариации согласных букв) — совершенна.
Пушкинской рифмой (глаголы с глаголами, существительные с существительными) очерчены языковые рубежи русской поэзии, намечены ее границы. Поэты пушкинской и послепушкинской поры следуют за этой рифмой. Время показывает необходимость некоторых поправок к пушкинским канонам рифмы — а именно — большее звуковое соответствие рифмующихся слов — в их литературном, т. е. московском произношении. Эту работу делает Алексей Константинович Толстой. У него, как и у Чехова, нет критических статей, но есть многочисленные письма, где обосновывается новая теория рифмы.