Буровые трубы стоят на «подсвечнике», а турбобур, омываемый дождем, качается над ротором, словно удавленник. Надя идет по скользким доскам помоста, но незнакомый мастер, следящий за манометром, делает протестующее движение рукой: он запрещает ей войти в открытое по-летнему помещение вышки. Этот жест неожиданно пугает ее, она останавливается.
Рабочие в промасленной мокрой одежде работают изо всех сил, не обращая внимания на опасную на вышке грозу: нефтяной пласт наполовину вскрыт, необходимо немедленно продолжать бурение, а турбобур и в самом деле удавленник: его забило разрушенной породой, и ему делают «искусственное дыхание» под высоким давлением. Продувка не действует: на ста пятидесяти атмосферах он «удавился» окончательно и теперь уже не раздышится.
Дождь ударил со всей силой, он хлещет будто из ведра, а Надя все стоит, не в силах двинуться с места. Рабочие, отчаявшись, сняли турбобур с талевого блока и поволокли его тяжкий труп, подсунув тележку в изножье, подталкивая ломами, оскользаясь на досках помоста, покрытых вязкой глиной, которую не могут смыть даже потоки дождевой воды.
Следом за мастером выходит из вышки Равиль Низамов.
Его вызвали в бригаду Ахмадши из-за той самой электростанции, которая часто капризничала и которую только дизелист Федя «умел гладить по головушке». На этот раз она закапризничала всерьез, и Равиль провел на буровой брата половину смены. А тут еще трагедия с турбобуром…
Надя сразу узнала Низамова.
Но он разглядывает на своей ладони породу, извлеченную из турбобура, и не смотрит на странную гостью. Почему? Неужели боится заговорить с нею?
— Здравствуйте! — голос ее еле слышен в шуме дождя.
Равиль смущенно улыбается.
— Здравствуйте, Надежда Дмитриевна.
— Где Ахмадша?
Равиль опускает глаза. Ему трудно смотреть в лицо подружки детства, которая, забыв о гордости, а может быть, именно из гордости пришла узнать, по какому праву с нею обошлись так жестоко. Ответить на ее простой вопрос еще труднее, и Равиль молчит. Он видит только исцарапанные ноги Нади, ее туфли, облепленные черноземной грязью, да край намокшего платья и плащ, с которого стекают струи дождя. Значит, пешком шла с Камы, не разбирая дороги.
«Неужели братишка переступил границы при встречах с этой славной девушкой? В каком надо быть отчаянии, чтобы прибежать сюда в такую погоду!»
Острая жалость заставляет Равиля поднять голову. Но строго сдвинутые брови и прямой взгляд Нади говорит о человеческом достоинстве, о сознании своего права требовать ответа, о смелости большой любви. Жалость ей не нужна. Теряясь, Равиль предлагает:
— Пойдемте в будку, там поговорим.
— Я никуда не пойду. Я так промокла, что мне все равно. Где Ахмадша?
Равиль знает, что отец увез его к Усмановым, чтобы познакомить с Энже. Никогда он не осуждал родителей: ни за одиночество Минсулу, ни за домоседство своей жены, а сейчас ему стало мучительно стыдно. «Говорим о новой жизни, о построении коммунизма, а коснется себя — на старинку тянем!»
— Отчего вы молчите? Что-нибудь случилось с Ахмадшой?!
— Ничего с ним не случилось. Отец… отец увез его…
— Увез?
— Да. Он хочет женить Ахмадшу на Энже Усмановой.
— Хочет женить? — Надя рассмеялась. Коротко, сухо, резко прозвучал ее смех и так же внезапно оборвался. — Интересно-о! А что же… Ахмадша?
— Кто их знает, чем эта история кончится! — с досадой вырвалось у Равиля: смех Нади, точно плетью, полоснул его.
— Желаю вам удачи! — Она быстро повернулась, поскользнулась, но, не успел молодой человек протянуть руки, справилась, спрыгнула на землю и пошла прочь от буровой.
Нефтяник с невольным облегчением смотрел ей вслед.
Зная тихий, но упорный характер брата, он не очень-то верил в успех отцовской затеи со сватовством к Энже, которую Ахмадша в глаза не видел (карточку, как и приезд свахи, родители сохранили в секрете). Но ведь и отец упрям…
Разговор об этом с Надей окончательно расстроил Равиля.
Пусто было на душе, совсем как в небе, с которого медленно сползали отбомбившие тучи. Холодно голубели кругом лужи, резко пахло мокрой землей и навозом: надсадно шумели машины, буксуя в тугой грязи. Шоферы, заигрывая, приветствовали девушку, которая шла по дороге, зябко запахнувшись в серый с клетчатым капюшоном плащ, но так отчужденно и странно смотрели на них темные под спутанными мокрыми кудрями глаза, что шутники сразу прикусывали языки.