Сегодня, едва увидев издали гостей из Светлогорска, она поспешно сбежала с завода; знала: отец обидится, но возможность встретиться с Ахмадшой лицом к лицу привела ее в смятение.
— Ты все еще любишь его? — напрямик спросила Полина Пучкова, которая заметила исчезновение Нади и сразу после митинга заехала к ней.
— Нет, нет! Что вы! — воскликнула Надя и в страшном волнении стала ходить по веранде. — Все, что между нами возникло, смылось, утонуло там. — И она порывисто махнула рукой в сторону устья Вилюги, где широко разлились воды Камы.
— «Нет», а встречи боишься! Такая неуверенность опасна.
— Просто не хочу унижать себя — показаться смущенной или растерянной. Когда-то я считала его самым хорошим. Все мы так думаем, когда влюблены! — Надя горестно рассмеялась. Как угли, тлеющие под пеплом, обжигали разворошенные прежние чувства — о чем она не могла сказать даже близкому другу Полине Пучковой и оттого добавила с ненавистью: — Ахмадша Низамов для меня сейчас точно мохнатый червяк, который вдруг пополз по коже.
— Ох, Надюша! Смотри, девочка! — воскликнула Полина, пораженная ее горячностью.
Надя отвернулась, кутаясь в шерстяную кофту, подошла к столу.
— Лучше взгляни на чертеж нового проекта для твоих парников.
Пучкова продолжала пытливо вглядываться в ее лицо, все розовое, возможно от гарусной кофты. Вот так кружит дикая уточка на привязи, мечется, а взлететь не может, крепко держит бечевка за смятое крыло…
Полина вздохнула, молча стала читать чертеж. Она полюбила Надю и радовалась ее живому интересу к теплицам — зеленому цеху завода. «Мать-кормилица» действовала отлично. Приезжали экскурсии из Казани, потом из-за границы. Секретари обкома наведывались.
Теперь усовершенствуется отопление: автомат, получив от датчика нужные сведения, сам будет регулировать подачу горячей воды, поддерживая заданную температуру.
— Хорошо, — похвалила Полина. — Смотрю и думаю: ведь просто! А трудность в том и состоит, чтобы добиться простоты.
Надя не ответила, продолжая ходить по веранде. Глаза ее лихорадочно блестели. Даже похвала Пучковой не дошла до ее сознания. Вот розы цветут в теплице… Розы и любовь — они всегда вместе.
«А у меня ничего не будет. Работать для других?.. Что ж, это тоже радость, но радость неполная».
У открытого окна Надя замедлила, привлеченная буйными красками вечера, вспомнила туристские походы, вольный ветер горных высот. Нельзя распускаться! Глядя в даль, раскаленную пламенем заката, она повторила вслух то, что часто звучало в ее душе:
— Какие могучие стихи! До чего верно: «Как грань алмаза, снегами вечными сиял». Но откуда берется подлость в нашем прекрасном мире?
Полина молчала, проникнутая сочувствием к девичьему горю, до боли близкому ей. А под окном на скамье сидел Ахмадша, сраженный презрением, которое прозвучало в голосе любимой девушки. Пахло яблоками, свежим сеном, речной сыростью. Милые запахи осени говорили о полноте жизни, а душу Ахмадши разрывало отчаяние. Наконец он встал, провел ладонью по высокой тесовой завалинке — домик стоял на сваях — и торопливо, не таясь, пошел прочь.
Ни Полина, ни Надя не обратили внимания на звук его шагов: мало ли народу ходит по берегу!
«Мохнатый червяк!» — эти слова огнем жгли Ахмадшу, когда он спешил, почти бежал к автобусной остановке.
Что за концерт! До банкета ли? Все смешалось в голове парня. Домой! Куда же домой? В Светлогорск, к родителям? Но вся горечь пережитого обернулась неодолимой враждебностью к ним. Куда деваться? В лесные дебри на Исмагилове, где среди гор и лощин высятся змейки буровых вышек. К своим товарищам-буровикам.
Теперь, когда решили вопрос проходки обвалистых пород при бурении на воде, дело у отца пошло. Доволен Ярулла Низамов, радуются начальники в нефтеуправлении, а у Ахмадши, как и у Нади, удачно сделавшей новый проект, душевного подъема нет. Да и может ли быть душевный подъем у «мохнатого червяка»?
«Зачем вы растоптали нашу любовь? — мысленно кричал Ахмадша отцу. — В кого вы меня превратили?»
Строил планы! Чувствовал себя гордым и сильным. А кто он теперь?! Кому, если не Наде, знать, что он представляет собой? Ведь он сам избрал ее своим верховным судьей! Вот его разрубили пополам, он корчится от боли, а все ползет куда-то…