Гости пьют и едят, громко смеются, рассуждают о нефти, об автоматике на буровых, о том, как быстро строится Казань.
Не зевай, хозяин, тарелки гостей не должны пустовать: пододвинь одно кушанье, предложи другое. Кому селедочки, кому икры или грибочков. Есть еще салаты, нарядно украшенные, хотя уже порушенные, заливное из судака, гусятина жареная с румяной картошкой, куры, фаршированные яйцами, салма из молодого жеребенка. А сколько бутылок и графинов гуляет по столам!
Прислуживая гостям, Ярулла следит и за своими хозяйками: не надо ли чем помочь? Наджия, нарядная Фатима и соседки-помощницы так и сновали возле столов — позор, если кто-нибудь останется недоволен угощением!
Старой уже казалась Наджия, гораздо старше своих пятидесяти лет. То ли полнота ее старила, то ли огрубевшие черты лица; только брови были по-прежнему шелково-черны. Рано отяжелела она и на ногу. Зарифа против нее совсем молодушка. Вон как она, звонкоголосая сватья Низамовых, хороводит среди молодежи, в свою компанию не идет, может быть опасаясь ухаживаний подвыпившего Джабара Самедова. Дерзка и смела она, но от Самедова отделаться не так-то просто.
Зарифа увивается возле молодых: то поправляет прическу Хаят, то шепчет что-то Салиху. Вот над сидящими за столом проплыл баян. Все теперь не так, как в старину!
Жених принял баян, озорновато улыбнулся и развел певучие его мехи. Хаят сразу заметно приободрилась, задорно выпрямилась, вскинув голову, отчего стали заметнее маленькие ее груди.
«Ах ты, невеста!» — снова с ласковой усмешкой подумал Ярулла, но тянуло его к Ахмадше, и, отвечая невпопад на вопрос Ильи Климова, он опять посмотрел на младшего сына. Все так же до неприличия хмуро сидел тот за столом.
«Ты все знаешь, — обратился к нему мысленно отец. — Ты уже большим мальчиком был, когда душу мою без покрова увидел, боль мою почувствовал, почему же обижаешь меня сейчас пренебрежением? Мало ли обид переносит на своем веку человек! Но обиды от пустых людей сглаживаются без следа, а от людей дорогих на всю жизнь оставляют глубокие шрамы. Душа, как и лицо, может покривиться от таких шрамов! Дети, для которых себя не щадил, смотрят, будто на чужого. Маленьких нянчил, берег, учил. Работать стали — переживал, беспокоился, и они в трудную минуту — к отцу. За что же мучиться заставляете? В автобусе, когда возвращались из Камска, милый сын, словно на незнакомого, взглянул, не подошел и с вокзала убежал один. Черт, мол, с тобой! Плетись, как бобыль!»
Самедов толкнул Яруллу в бок:
— Чего ты все вздыхаешь, старик? Дочку жалко отдавать? Ох, умереть от смеха можно! — обратился он к Илье Климову. — Ты тогда еще зеленый был, хотя и женатый, а Ярулла сердился на меня — ужас! Я ведь задирал его на каждом шагу. Один раз он мне чуть-чуть по зубам не надавал.
— Надавал бы. — Ярулла грустно улыбнулся.
— Хватит вам старье трясти!
Ярулла и Самедов разом обернулись…
Зарифа. По-модному в узком платье из серебристо-серой тафты, стояла она рядом с ними. Молодая, красивая. Да еще волосы зачесала высоко, затейливо, как у принцессы, отчего открылись гладкая шея и уши, украшенные большими серьгами-кольцами, тонко выточенными из зеленого камня нефрита.
— Ты все хорошеешь и совсем не старишься, — сказал ей начальник цеха капитального ремонта Илья Климов, желая поддразнить Джабара Самедова, на которого сердился за то, что его буровики совсем задергали ремонтников вызовами в Исмагилово.
— Садись с нами, Зарифа! — попросил Самедов, притрагиваясь к ее запястью.
Она чуть отстранилась, отводя обнаженную до локтя руку.
— Нет, я там помогаю Минсулу.
Это высокомерное «нет» подействовало на Джабара сильнее всяких окриков. Встретив насмешливый взгляд жены, сидевшей по другую сторону стола, он закусил губу и налил себе полный стакан водки.
— Подожди! — Зарифа без церемонии взяла и отставила его стакан. — Не надо портить нам настроение! Смотрите: сейчас Салих плясать будет.
Джабар покорился: «царица транспорта» могла приказать ему что угодно, он все выполнил бы, но в том-то и горе, что она не хотела им распоряжаться. Приглашение посмотреть, как будет плясать ее сын, никому не показалось хвастовством, знали: Салих пляшет отлично, — поэтому почтенные гости потянулись к дверям в столовую.
Передав баян другому гармонисту, Салих прошел между столами, немножко смущенный. Одно дело — выступать на сабантуях, где все располагает к этому: пьянящий воздух весеннего дня, праздничный гул многотысячных толп и то, что на тебе легкая шелковая рубаха под бархатным безрукавным камзолом и шаровары, вобранные в сафьяновые сапоги. Ничто не стесняет, и летишь себе по наспех сколоченным подмосткам сцены, как ветер, кружа девушку в светлых оборках, похожую на голубя. Здесь он жених, и положение и обстановка иные, но Хаят сказала «Спляши», — а ведь он подчиняется теперь только ей.