— Жизнь идет вперед полным ходом и, ежели не подтянуться, закинет тебя назад, как шелуху, — сказал он однажды Ярулле. — Дай срок — и техника нам свое предъявит, сомнет сложностью.
— Что же делать?
— Учиться надо.
— А разве мы не учимся? Я пришел сюда простым чернорабочим, а теперь буровым мастером стал. — В голосе Яруллы прозвучала гордость. — Дело свое люблю, никакого другого не хочу, не ищу. И соответствую, да ведь?
— Пока соответствуешь…
В поведении опытного буровика ощущалась большая тревога, но Ярулла не внял ей, решил: просто тоскует Джабар от своего личного неустройства. Уже не молоденький, а Зарифа для него как рыбка на дне прозрачного озера: на виду, но не поймаешь. По-прежнему смущала, волновала она и Яруллу, однако трое детей помогли ему окончательно отмежеваться от нее.
В семьях инженеров тоже появились детишки: у Семена Тризны и Танечки родился сын Юрка, потом дочь Юля, у Дроновых беленькая, как зайчик, золотоглазая Надя.
Только Груздев, как и Самедов, жил бобылем, да Зарифа оставалась бездетной в своем безрадостном замужестве, ярмо которого несла не по привычке, а просто потому, что не хотела снова вызывать толки и привлекать ревнивое внимание Наджии. Но она еще ждала чего-то яркого, радостного, какой-то хорошей перемены в личной жизни, иногда места не находила от тоски по Ярулле и особенно остро сожалела о своей несчастливой женской доле, глядя на чужих детишек: уходит молодость, все скучнее сидеть у домашнего очага с растолстевшим Магасумовым.
Обвеянная за день всеми ветрами, спит Зарифа после работы, раскинув руки, разметав по подушке стриженые волосы, и даже во сне радуется, что нет рядом мужа: ревизия нагрянула в сельпо.
Проснулась она, когда кто-то во дворе загремел колодезной цепью, полежала с минуту, щуря влажно блестевшие глаза: вставать, не вставать — впереди целый вечер свободный, а даже поговорить не с кем. Все-таки поднялась, лениво причесалась, с той же несвойственной ей медлительностью надела платье, и сразу потянуло к Низамовым — поиграть с детишками, может быть, с Яруллой словом-другим перекинуться. Наджия до сих пор не знает, какой огонь горит в сердце Зарифы, но по-женски настороженно следит за каждым ее шагом — уж очень смело разговаривает трактористка с посторонними мужчинами.
Зарифа теперь член партии; потрогала партийный билет, лежавший во внутреннем кармане жакетки, пристегнутом для верности булавкой, и сразу спокойнее стало на душе: «Пусть не сложилось личное счастье, зато я в коллективе нужный человек; Наджия семьей довольна, но без всякого понятия о делах общественных. Скупая ты, судьба человеческая, любую малость приходится у тебя с боем брать!»
Шагает Зарифа по деревенской улице… Ветер несет ей навстречу запах полыни и свежевыпеченного хлеба. Урожай в этом году шумит по всей стране. Даже по дорогам желтеет зерно, утекшее при перевозке. Тучи воробьев и ожиревших голубей взлетают почти из-под колес. А деревня с виду почти не изменилась. Правда, на окраине растет фундамент большого здания — клуб! Заложен по почину нефтяников. И коровник каменный построен в колхозе с перекрытиями из стальных труб, доставленных буровиками. Может, расточительство это, трубы-то, зато камня плитняка в здешних местах природа заготовила предостаточно. Зарифу радует вид коровника — настоящий дворец у околицы. Там крылечко светлеет, тут новый сруб возводится, пока это отдельные проблески. Настороженно, даже враждебно смотрят на гремящую, стреляющую дымом вышку древние покосившиеся избы. Совсем другое в юных городах, рожденных нефтью, где все закладывается сразу: прямые улицы многоэтажных домов, дворцы культуры, аллеи, парки, стадионы.