— Странное молчание… Молчание экстаза.
— Слышно, как падают листья.
— А сторож?
— Он, верно, пошел навстречу новым посетителям.
— Кто же приезжает сюда?
— Когда-то был здесь Рихард Вагнер с Даниэлой фон Бюлов.
— Ах, да, с племянницей графини д’Агу и Даниэля Стерна.
— Перед которым из витающих здесь призраков прошлого исповедовалось великое страдающее сердце.
— Кто знает…
— Быть может, он говорил лишь с самим собой.
— Быть может…
— Взгляни, как сверкают стекла оранжерей — они кажутся фиолетовыми. Это отблеск дождя, солнца и времени. Словно далекие сумерки смотрятся в них. Ты останавливалась когда-нибудь на площади Пезаро перед дивным пентафором евангелистов. Если бы ты подняла глаза, то увидела бы, что окна дворца чудесно разрисованы изменчивым временем.
— Тебе известны все тайны Венеции?
— Не все еще.
— Как здесь жарко. Смотри, какие большие кедры. Вон там, среди ветвей приютилось гнездо ласточек.
— Ласточки поздно улетели в нынешнем году.
— Скажи, ты в самом деле повезешь меня весной в горы?
— Да, мне хотелось бы этого, Фоска.
— Весна еще далеко…
— Жизнь может быть такой прекрасной…
— В грезах.
— Взгляни на старого Орфея с лирой — она вся покрыта лишайником.
— Ах, это аллея призраков. Никто здесь не ходит. Все заросло травой… Нет и признака человеческих следов.
— Вот Девкалион с камнями, Ганимед с орлом, Диана с оленем — вся мифология.
— Сколько статуй! Эти хоть, по крайней мере, не в изгнании. Старые решетки еще служат им защитой, их еще осеняет тень старых деревьев.
— Здесь прогуливалась Мария-Луиза Пармская с королем и фаворитом. Время от времени она останавливалась, прислушивалась к звуку ножниц, подрезающих деревья в форме арок. И роняла свой носовой платок, надушенный жасмином. Дон Мануэль Годои наклонялся и поднимал его движением, сохранившим еще гибкость, скрывая при этом боль в бедре — воспоминание об издевательствах, перенесенных им на улицах Аранжуэца в руках разъяренной черни. Солнце грело. Табак в эмалированной табакерке был превосходен, и развенчанный король говорил, улыбаясь: „Несомненно, наш бесценный Бонапарте чувствует себя хуже нас на острове Св. Елены“. Но тогда демон властолюбия, борьбы и страсти пробуждался в сердце королевы… Взгляни на алые розы!
— Они пылают. Можно подумать, что в их венчике горячий уголь. Они пылают!
— Солнце становится багряным. Настает час, когда в лагуне появятся паруса.
— Сорви мне розу.
— Вот, возьми.
— О! Она облетела.
— Вот другая.
— И эта тоже…
— Они все умирают. Разве эта, может быть…
— Не срывай ее.
— Смотри, они все более и более алеют. Бархат Бонифачио… Помнишь? Одинаковый оттенок.
— Любимый цветок огня.
— Какая память…
— Ты слышишь? Двери оранжерей запираются.
— Пора уходить.
— Воздух становится свежим.
— Тебе холодно?
— Пока еще нет.
— Ты оставила накидку в экипаже?
— Да.
— Еще у нас есть время.
— Что это такое? Посмотри.
— Я не знаю…
— Какой горький запах! Это рощица буков.
— Ах, вот он, лабиринт.
Его окружала железная ржавая решетка с двумя пилястрами, увенчанными амурами, сидящими верхом на каменных дельфинах. По другую сторону решетки виднелось лишь начало тропинки и что-то вроде густой чащи, таинственной и непроходимой. Посредине лабиринта возвышалась башня, а на ее крыше статуя воина, казалось, стояла на страже.
— Ты никогда не была в лабиринте?
— Никогда, — отвечала она.
Они остановились перед этой фантастической выдумкой искусного садовника, созданной для развлечения дам и их кавалеров во времена фижм и цветных жилетов. Но время и запустение сделали из этого что-то дикое и печальное, отняли у изящной забавы весь ее правильный и гармоничный характер, превратили ее в мрачную чашу темно-желтого цвета с запутанными переходами, косые лучи солнца обливали все таким багряным светом, что там и сям кусты походили на костры, пылающие без дыма.
— Решетка отперта, — сказал Стелио, подтолкнув решетку и чувствуя, что она поддается. — Видишь?
Он открыл ржавую калитку, заскрипевшую на расшатанных петлях и сделал несколько шагов вперед.
— Куда ты идешь? — спросила Фоскарина с инстинктивной тревогой, стараясь его удержать.
— Ты разве не хочешь войти?
Она колебалась. Но озаренный этим пламенем лабиринт манил их своей таинственной глубиной.