— Не знаю, но есть вещи, которые всегда должны казаться новыми.
— Есть вещи, которых мы больше не замечаем и не любим, — грустно сказал Оддо. — Может быть, Виоланта не чувствует больше благоухание цветов, которые она собирает.
— Это правда? — спросил я, обернувшись к ней. И мои глаза встретили ее мраморный профиль, склоненный под пышными волосами, такой же бесстрастный, как у бессмертных статуй.
— Что такое? — спросила она, как человек, выходящий из глубокой задумчивости: она не слышала слов своего брата.
— Оддо уверяет, что вы не чувствуете запаха цветов, которые вы собираете. Это правда?
Легкая краска залила ее щеки.
— О, нет, — отвечала она с живостью, противоречившей медленному ритму, каким, казалось, текла ее жизнь. — Нет, вы не верьте Оддо. Он так говорит потому, что я люблю крепкие духи, но я чувствую и слабые запахи, даже запах камней…
— Камней? — спросил Оддо, смеясь.
— Ты не понимаешь этого, Оддо. Молчи.
Мы шли по широкой лестнице, с навесом из виноградных лоз, которая вела к самому дворцу в правильной симметричности. Виоланта шла между нами, медленно поднимаясь со ступени на ступень. Ступени были очень широкие, она делала шаг на каждой из них и приостанавливалась, прежде чем ступить на следующую, и ей приходилось переступать на ступень все одной и той же ногой.
Утомленная этим, она склонялась несколько вперед и утрачивала гордую осанку, которая только что придавала ей идеальную стройность стебля. Неожиданная томность склоняла теперь это чудное тело, новые движения открывали в ней послушную прелесть, гибкую силу любви. В ее красоте таилась такая сильная власть, что я не мог оторвать своих глаз от ее движений; я отставал, чтобы охватить одним взглядом всю ее фигуру. Она, казалось, возвращала мой дух к чудесной эпохе, когда артисты извлекали из спящего материала идеальные формы, которые люди считали единственными истинами, достойными поклонения на земле. А я, глядя на нее и поднимаясь по ее следам, думал: «Судьба велит, чтобы она осталась неприкосновенной. Без стыда она может отдаться только какому-нибудь богу». И в то время, как ее гордая голова двигалась в лучах солнца, как в природной стихии, я чувствовал, что ее красота достигла совершенной зрелости, краткого часа самого драгоценного расцвета; и я благодарил судьбу, доставившую мне такое чудное зрелище. «О, я буду обожать ее, но не осмелюсь любить ее, я не решусь заглянуть ей в душу, чтобы раскрыть ей тайну. А между тем каждое ее движение указывает, что она создана для любви, но для любви бесплодной, для страсти, лишенной творчества. Никогда ее чрево не должно нести безобразящего его бремени, никогда поток молока не всколыхнет чистого очертания ее груди».
Она остановилась, утомленная усилием, и, немного задыхаясь, сказала:
— Как утомительны эти ступени! Передохнем немного.
— Антонелло и Анатолиа идут сюда, — произнес Оддо. — Подождем их здесь.
Сквозь переплет виноградных лоз он заметил их; они спускались с верхней площадки.
Она шла к нам, та, которую мне указали, как источник сил, благодетельная и могучая девственница, душа богатая и щедрая. И она появлялась сразу, как опора, потому что Антонелло держал ее за руку и соразмерял свои неверные шаги с ее твердой уверенной походкой.
— О ком из нас, — спросила Виоланта неожиданно, но таким легким тоном, что он отнимал всякое нескромное значение, — сохранили вы более точное воспоминание?
Я поколебался одно мгновение.
— Не знаю, — неуверенно ответил я, между тем как мое ухо прислушивалось к шелесту платья Анатолии. — Но, несомненно, образы моего воспоминания не имеют почти ничего общего с реальной действительностью. Для нас со дня моего отъезда протек период жизни, когда превращения происходят наиболее быстрые и наиболее глубокие…
Двое других подошли к нам.
Анатолиа протянула мне руку и, в свою очередь, сказала:
— Здравствуйте.
В ее жесте была мужественная откровенность; прикосновение ее руки, казалось, передавало мне ощущение великодушной силы и деятельной доброты, казалось, вливало в мою душу какое-то братское доверие.
Ее рука без колец была не слишком белая, не слишком длинная, но крепкая в своей чистой форме, способная поднять и поддержать, гибкая и в то же время твердая, с оттенком гордости на тыльной стороне, с ясным очертанием связок и жилок, с мягким изгибом теплой ладони, где, казалось, сосредоточивался живой источник осязания.