— Утройте его, тетенька, платите ему в пять, в десять раз больше! — с жаром воззвал к ней я. — Пусть этот король бифштексов и рагу купается в деньгах, лишь бы остался в вашем доме!
Я страшно разволновался. Наш несравненный кудесник Анатоль чуть было не покинул Бринкли-Корт, где я могу наслаждаться его кулинарными шедеврами, стоит мне напроситься к тетке в гости, и не переметнулся к старому хрычу Бассету, уж он-то никогда не пригласит к себе за стол Бертрама Вустера. Да, это была бы катастрофа.
— Ты прав, — согласилась тетя Далия, и глаза ее запылали гневом при воспоминании о таком подколодном предательстве. — Сэр Уоткин Бассет — просто разбойник с большой дороги. Ты предупреди своего приятеля, пусть Виски-Боттл в день свадьбы держит ухо востро, а то раскиснет от нежных чувств, тут старый жулик и украдет у него булавку из галстука прямо в церкви. Ну все, выкатывайся. — И она протянула руку к эссе, в котором, судя по всему, содержались глубочайшие откровения касательно ухода за младенцами — как в болезни, так и в здравии. — Мне надо прочесть несколько тонн корректуры. Кстати, передай вот это при случае Дживсу. Очерк для «Уголка мужа», посвящен атласной ленте на брюках к вечернему костюму, мысли высказываются чрезвычайно смелые, я хочу знать мнение Дживса. Вполне возможно, что это красная пропаганда. Надеюсь, я могу на тебя положиться? Повтори, как будешь действовать.
— Пойду в антикварную лавку…
— … что на Бромптон-роуд…
— … да, как вы уточнили, что на Бромптон-роуд. Попрошу показать мне корову…
— … и презрительно фыркнешь. Великолепно. Ну, шпарь. Дверь у тебя за спиной.
В безоблачном настроении выбежал я на улицу и махнул проезжавшему мимо извозчику. Знаю, многие на моем месте принялись бы ворчать, что им испортили утро, но я лишь радовался, что в моей власти совершить небольшое доброе дело. Я часто говорю: вглядитесь повнимательнее в Бертрама Вустера, и вы увидите озорного бойскаута.
Антикварная лавка на Бромптон-роуд оказалась именно такой, какой и положено быть антикварной лавке на Бромптон-роуд, да, кстати, и на любой другой улице, исключая роскошные магазины на Бонд-стрит и по соседству с ней, то есть само здание донельзя обшарпанное, а внутри темно и затхло. Почему-то владельцы подобных заведений вечно тушат мясо в задней комнате.
— Могу я посмотреть… — произнес я, переступив порог, но сразу же умолк, увидев, что приказчик занят с двумя другими посетителями. Хотел было сказать: «Ничего, пустяки» — пусть думают, что я забрел сюда случайно, мимоходом, — да так и замер с открытым ртом.
Казалось, в лавку сползся весь туман упомянутой Дживсом поры плодоношенья и забил ее плотной массой, однако я умудрился разглядеть в этом киселе, что один из посетителей, тот, что пониже ростом и постарше, мне знаком, и даже очень.
Старикашка Бассет собственной персоной. Он, и никто другой.
Характеру Вустеров свойственна несгибаемая твердость духа, об этом часто говорят в обществе. Именно это качество я и ощутил в себе сейчас. Человек со слабой волей, без сомнения, незаметно ускользнул бы с поля боя и задал стрекача, но я решил принять сражение. В конце концов тот инцидент с полицейским не более чем прошлогодний снег. Выложив пять фунтов, я заплатил свой долг обществу, что мне теперь бояться этого старого сукина сына? Он же просто карлик, сморчок. И я принялся расхаживать по лавке, исподтишка на него посматривая.
При моем появлении папаша Бассет обернулся и бросил на меня беглый взгляд, а потом стал коситься в мою сторону. Я понимал: минута-другая — и из глубин памяти всплывет сцена в суде, он узнает стройного аристократа, который стоит неподалеку, опираясь на ручку зонта. Ага, узнал-таки. Приказчик скрылся в задней комнате, и старикашка Бассет двинулся в мою сторону, сверля меня взглядом сквозь очки.
— Здрасте, здрасте, молодой человек, — сказал он. — Я вас знаю. У меня отличная память на лица. Я судил вас за нарушение.
Я слегка поклонился.
— Судил, но всего один раз. Очень рад. Надеюсь, урок пошел вам на пользу, и вы исправились. Превосходно! Кстати, что за проступок вы совершили? Не надо, не подсказывайте, я сам вспомню. Ну конечно! Вы украли сумочку!
— Нет, нет, я…
— Вот именно, украли дамскую сумочку, — непререкаемым тоном повторил он. — Я прекрасно помню. Но теперь с преступным прошлом покончено, верно? Мы начали новую жизнь, да? Великолепно! Родерик, подите сюда. Чрезвычайно интересный случай.
Спутник папаши Бассета поставил на стол поднос для визитных карточек, который рассматривал, и подгреб к нам.
Я уже обратил внимание, какой это диковиннейший экземпляр человеческой породы. Двухметрового роста, в широченном клетчатом пальто из шотландского пледа чуть не до пят, он казался поперек себя шире и невольно притягивал все взгляды. Природа словно бы решила сотворить гориллу, но в последнюю минуту передумала.
Впрочем, поражал этот субъект не только гигантскими размерами. Вблизи вы уже видели только его физиономию — квадратную, мясистую, с крошечными усиками где-то в середине. Глазки острые, так вас и буравят. Не знаю, доводилось ли вам видеть в газетах карикатуры диктаторов? Подбородок задран к небу, глаза сверкают, они произносят перед восторженной толпой пламенную речь по поводу открытия нового кегельбана. Так вот, этот субъект был вылитый диктатор с карикатуры.
— Родерик, я хочу познакомить вас с этим молодым человеком, — сказал папаша Бассет. — Его случай блестяще подтверждает мысль, которую я не устаю повторять: в тюрьме человек не деградирует, тюрьма не калечит его душу, не мешает восторжествовать над своими пороками и вознестись к горним высотам духа.
Этот номер про горние высоты мне знаком. Он из репертуара Дживса, но где старикан-то его подцепил? Интересно.
— Взгляните на этого молодого человека. Совсем недавно я приговорил его к трем месяцам лишения свободы за воровство сумочек на вокзалах, и вот вам, пожалуйста: пребывание в тюрьме оказало на него самое благотворное воздействие. Он духовно возродился.
— Вы так думаете? — отозвался Диктатор.
Не могу сказать, что он саркастически хмыкнул, но его тон мне все равно не понравился. Да и смотрел он на меня с гнусным надменным выражением. Помнится, в голове мелькнула мысль, что именно ему следует фыркать на серебряную корову, лучшей кандидатуры не найти.
— С чего вы взяли, что он духовно возродился?
— Да разве можно в этом сомневаться? Достаточно взглянуть на него. Хорошо одет, даже элегантен, вполне достойный член общества. Не знаю, каков его нынешний род деятельности, но сумочки он не крадет, это ясно как день. Чем вы сейчас занимаетесь, молодой человек?
— По всей видимости, крадет зонты, — ответил Диктатор. — Я вижу, он опирается на ваш зонт.
Да как он смеет! Нахал! Сейчас я ему докажу… и вдруг меня будто огрели по лицу носком, в который натолкали мокрого песку: я сообразил, что обвиняет он меня не без оснований.
Понимаете, я вспомнил, что выходил из дома без зонта, и вот поди ж ты — стою сейчас перед ними, опираясь на ручку зонта, всякий подтвердит, что это именно зонт, а не что-то другое. Не могу постичь, что побудило меня взять зонт, который был прислонен к стулу работы семнадцатого века, разве что первобытный инстинкт, влекущий человека без зонта к первому попавшемуся на глаза зонту, — так цветок тянется к солнцу.
Следовало принести извинения, как подобает мужчине. И я их принес, возвращая этот окаянный предмет владельцу:
— Простите, сам не понимаю, как это произошло. Папаша Бассет сказал, что он тоже не понимает, более того, он смертельно огорчен. После такого разочарования не хочется жить.
Диктатор счел своим долгом подлить масла в огонь: он предложил позвать полицию, и глаза у старикашки Бассета так и загорелись. Позвать полицию! Что может быть любезней сердцу мирового судьи? Он весь подобрался, как тигр, почуявший запах крови. И все же сокрушенно покачал головой.