Когда Энн заставила миссис Битлик обратить внимание на все эти подробности, та, казалось, очень удивилась, хотя видела их каждый день. Вернувшись в свой кабинет, она помолчала, а затем торжественно изрекла:
— Да, может, вы и правы. Пожалуй, не мешало бы немножко прибрать. Я еще раз напомню доктору Сленку, чтобы он распорядился отремонтировать эти уборные. Я ему уже говорила — в прошлом году, но это как-то выскочило у нас из головы. Но, мисс Виккерс, вы должны принять во внимание, что мы с вами привыкли жить в чистоте и уюте. А эти свиньи-заключенные ни о чем таком понятия не имеют! Господи, да им на все это попросту наплевать!
Энн не сомневалась, что тюрьма наводнена наркотиками — героином, кокаином и морфием. Она подозревала, что ими торгует Китти Коньяк. Она не поручилась бы и за доктора Сорелла, чья доброта и слабость могли оказаться не менее убийственными, чем сила и порочность Китти. Но, докладывая об этом миссис Битлик, она не назвала никаких имен.
— Ну, что ж, — безмятежно ответила миссис Битлик. — Если вы кого-нибудь поймаете, вы только скажите, и мы сейчас же отправим их в темную. Старайтесь за ними следить, и вообще возьмите глаза в зубы.
Что оставалось делать Энн? Не могла же она стать доносчицей?
О тщательном медицинском осмотре, о правильном и систематическом лечении наркомании, сифилиса, туберкулеза, психозов и неврозов не могло быть и речи. На попечении доктора Сорелла находилось тысяча девятьсот мужчин и сто женщин, а помогали ему два необученных санитара да еще пара эскулапов из Олимпус-Сити, — они работали в тюрьме по совместительству и рассматривали заключенных как низший вид млекопитающих, которых надо лечить хинином, слабительными и бранью. Доктор Сорелла был хорошим врачом, когда он не был пьян, но доктор Сорелла бывал пьян очень часто.
Было бы неверно утверждать, что каждый, кто попадал в Копперхед-Гэп после первой судимости, обладая лишь любительскими познаниями в области правонарушений, усваивал в этом университете порока новые, более хитроумные способы совершать преступления, познавал наслаждения наркомании и проституции или про-, никался убеждением, что его долг — расквитаться с обществом, погрязнув в еще более гнусных пороках. Отнюдь не каждый. Некоторые арестанты были настолько ошеломлены и запуганы, что вообще лишились способности усваивать что бы го ни было. Однако не подлежит сомнению, что не было ни единого человека, кто бы вышел из Копперхед-Гэпа, не расстроив себе здоровье, не испытывая по этому поводу возмущения и не приобретя способности сеять заразу среди Добропорядочных Граждан, которые взрастили его на свою же погибель.
Миссис Битлик нисколько не оскорбилась, услышав заявление Энн о тайной торговле наркотиками. Она просто со скучающим видом от нее отмахнулась. Но зато она страшно оскорбилась, возмутилась и преисполнилась ужаса, стыда, недоверия и вообще праведного методистского гнева, когда Энн робко спросила ее, нельзя ли принять какие-нибудь меры против гомосексуализма в тюрьме. Энн знала, почему Китти Коньяк устроилась в одной камере с Глэдис Стаут; она знала, почему гнусная старуха, бравшая на воспитание младенцев и жившая близ Кэтемаунт-Фолс, в домике, окруженном настоящим кладбищем, была так приторно любезна с молоденькими карманницами.
С ужасом выслушав Энн, миссис Битлик возопила:
— В жизни не слыхивала подобных гадостей! Мисс Виккерс, мне очень неприятно это говорить, но у вас грязные мысли! По-моему, вам не следует оставаться в этой тюрьме! Лучше бы вам отсюда уехать! Страшно подумать, какое влияние вы можете оказать на заключенных! Гомо… Я об этом читала, но никогда в жизни не видела человека, который осмелился бы произнести это гнусное слово вслух!
— Что за вздор! — сказала Энн и пошла прочь, и с этого дня миссис Битлик стала смотреть на* нее волком.
И вот молоко снова начало синеть, а когда Энн еще раз попросила дать ей людей для уборки камер, ей отказали. Она не знала, что делать. Преодолеть стену общественного равнодушия и узаконенной ненависти было ей не под силу. Потребовалось некоторое время, чтобы она с этим смирилась. В ней жила смутная, почерпнутая, очевидно, из романов уверенность, что решительный и высоконравственный герой в последней главе всегда побеждает непобедимое.