Свет электрического фонарика ослепил Бэрди.
— Не надо! Я все сделаю! Только лягавой я не стану! Я ничего не знаю про Ван Тайл и про мисс Виккерс! — кричала она.
— Т-ссс! Бэрди! Это мисс Виккерс, Энн.
— Господи! Вы пришли выпустить меня? Пожалуйста, а то я сойду с ума! Наверное, я уже сумасшедшая!
— Я постараюсь. Бэрди, что с мисс Филсон?
— По-моему, она умирает. Не выдержала порки. Два раза падала в обморок. Они ведь нас пороли. Раздели до пояса. Стражники. Привязали к столбу, заковали руки и били ремнем с дырками. Вот, посмотрите! — Последнее слово прозвучало как стон. Бэрди сорвала с себя блузу. Спина ее вспухла от кровоточащих рубцов. — И каждый день они на шесть часов привязывают нас к дверям. Руки вытягивают вверх, а ноги едва достают до пола. Руки горят как в огне. Висишь и думаешь: воды бы, воды! Господи! Джо все время плакала. Только иногда замолчит. Это значит опять обморок. А я вот что сделаю. — Спокойствие Бэрди было противоестественным, как центр урагана. — Как только выберусь отсюда, обязательно кого-нибудь убью! Вот что они с нами сделали. Я теперь ни за что не исправлюсь! Я буду убивать! А вот Джо, наверно, никогда уже отсюда не выйдет. Никогда.
Энн обернулась и зажмурилась. В проеме двери, которая осталась открытой, мелькали кружки света от двух фонарей.
— Какого черта она тут делает? Как она сюда прошла? — раздался голос стражника, скрытого темнотой.
— Все в порядке, — ответил голос доктора Сорелла. — Это я ее послал. Уходите!
Когда стражник ушел, доктор Сорелла испуганно сказал:
— Энн! Ради бога, как вы сюда попали? Разве вы не знаете, что они только и думают, как бы с вами расправиться? Они возведут на вас какое-нибудь ложное обвинение и посадят сюда!
— Знаю! Знаю! Посмотрите! Мисс Филсон умирает!
— Да. Воспаление легких. Я распорядился забрать ее отсюда. Я распорядился!.. Что для них мои распоряжения! Сленк и Битлик хотели было ее забрать. Струсили. Но Дрингул уперся. Сказал, что сама будет виновата, если умрет. Сказал, что это она заварила всю кашу — вместе с вами и с Бэрди! Дайте мне на нее взглянуть.
Он открыл дверь в камеру мисс Филсон, прислушался к ее дыханию и вышел, содрогаясь от истерического смеха, как прежде Бэрди.
— Распоряжение! Я отдал распоряжение! Вот я сейчас еще распоряжусь…
В ровном свете своего фонаря Энн увидела, что он вытащил из кармана флягу и стал судорожно глотать виски.
— Хотите выпить? Не хотите? Умница. Я пил всю ночь. Дошел уже до такого состояния, что они не желают меня слушать и спасти эту несчастную от смерти. Пойдемте отсюда. Хотите выпить?
Энн очень хотела выпить. Но пить она не стала.
Когда они выходили из дыры, Бэрди кричала им вслед:
— Не оставляйте меня здесь! Здесь темно! Мне страшно! Я с ума сойду!
Энн не посчиталась ни с какими правилами.
Она пошла в спальню, сбросила ненавистную форму, надела нормальное человеческое платье, оставила на столе у миссис Битлик записку, что «уезжает на несколько часов по делу», и велела стражнику, стоящему у входа, вызвать ей станционный фургон. Она знала, что в 8.07 отходит поезд в Пирлсберг.
В половине одиннадцатого, взяв такси на пирлсбергском вокзале, она уже подъезжала к величественной резиденции миссис Элберт Уиндлскейт, члена Комиссии по надзору за тюрьмами штата. О своем приезде она предупредила по телефону со станции.
Переплет стрельчатых окон кирпичного шато Уиндлскейтов имел форму геральдических щитов.
Горничная, подозрительно оглядев Энн, провела ее в гостиную, такую большую и столь пышно обставленную, что она смахивала на вестибюль отеля, временно превращенный в мебельный магазин.
Миссис Уиндлскейт делала вид, будто читает «Обитель мертвых».
Она небрежно повернула голову и любезно произнесла «войдите», уже заранее дрожа от сдерживаемой ярости.
Энн догадывалась, что ее ожидает.
— Простите, что я врываюсь к вам без предупреждения, — сказала она со всей мягкостью, на какую была способна. — Умоляю вас меня выслушать. Дело в том, что в Копперхед-Гэпе происходят вещи, о которых вам может рассказать только человек, живущий в стенах тюрьмы. А сейчас дело идет о жизни двух, а может быть, даже и четырех арестанток. Понимаете, о самой их жизни.
Миссис Уиндлскейт взорвалась, — а как было удачно сказано, в аду нет фурии страшней жены ростовщика, помешанной на респектабельности:
— М-и-л-а-я б-а-р-ы-ш-н-я! Мне все про вас известно! Все-все! Доктор Сленк, которого я знаю, которому доверяю и которого мы принимаем в Нашем Собственном Доме, сам рассказал мне все подробности. И миссис Битлик тоже! Как я могла до такой степени в вас обмануться! Теперь я знаю, что вы сообщница Джесси Ван Тайл — этой коммунистки, этой анархистки, этой атеистки, этой бунтовщицы! Я ничуть не сомневаюсь, что вы — платный агент Москвы, шпионка, пробравшаяся к нам, словно гремучая змея! Я знаю, как вы умеете лгать и клеветать! Доктор Сленк меня предупредил! И я уже договорилась с газетами насчет интервью. Не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтобы в корне пресечь все лживые слухи, которые вы попытаетесь распространить, и не позволю вам сеять социалистическую заразу…