Она приняла ванну — с каким-то новым для нее, необыкновенно приятным экстрактом, пахнущим геранью.
Замерзшая, неизвестно откуда взявшаяся служанка подала им завтрак — гренки, мед и кофе. И когда Барни через стол улыбнулся ей, Энн почувствовала, что они уже много лет вместе.
ГЛАВА XXXIX
В субботу 29 марта, в полночь, они выехали на кремовой торпеде Барни на юг, в Виргинию, рассчитывая, что магическая сила скорости поможет им опередить календарь и попасть в самый разгар весны.
Перед дорогой они долго, обстоятельно обедали — как давние и верные любовники, хотя в прошлом у них только и было, что четыре поцелуя да ужин за кухонным столом.
Обычно Энн относилась к быстрой автомобильной езде с благоразумной опаской, но на этот раз она полностью доверилась Барни, словно зная по многолетнему опыту его манеру действовать решительно и без промедления, и блаженно продремала почти все время пути. Города, железнодорожные переезды, гулкие туннели — все это проносилось перед ней как во сне. Один раз ее разбудили сердитые голоса. Барни о чем-то спорил с двумя громадными полицейскими: как сквозь туман, она увидела кожаные ремни, портупеи… Вот он рассмеялся, вот протянул им деньги, свою фляжку… И снова ее одолел сон. Она так и не узнала, где произошел этот инцидент — в Нью-Джерси, в Пенсильвании, в Делавэре или на краю света. Под двойным пледом было так тепло, так уютно, и Барни ничуть не мешало, когда она прислонялась к его плечу и чувствовала плавное покачивание его руки, лежавшей на руле.
Один раз среди ночи ей почудился тоненький голосок — скорее всего это была Энни Виккерс из Уобенеки, которая доверчиво прижалась к плечу отца и едет с ним в автомобиле: «Хорошо… очень хорошо… Мне нравится». И кто-то крепко обнял ее одной рукой и тут же отпустил.
Она проснулась от легкого испуга — вдруг исчезло убаюкивающее покачивание и шум мотора. Она вздрогнула и выпрямилась. Автомобиль стоял в каком-то городе, и рядом с ней никого не было. Необъяснимым образом она очутилась в узком кривом переулке, какие редко встретишь в Нью-Йорке: высокие, закопченные кирпичные дома-точь-в-точь кадр из какого-нибудь иностранного фильма. Она зажмурилась и всем телом почувствовала, как ей не хватает успокаивающей близости Барни. Потом встряхнулась, протерла глаза, осмотрелась и решила, что перед ней вход в закусочную. И верно — оттуда появился Барни; он улыбался чуть — чуть насмешливо и держал в руках поднос. Он протянул ей фаянсовую чашку, и, задыхаясь от благодарности, Энн отпила глоток самого вкусного, самого горячего в мировой истории кофе.
— Где мы? — пробормотала она, снова засыпая.
— В Балтиморе, любимая. На родине Менкена и крабов — впрочем, они вряд ли в родстве.
— Мм… Хорошо. Поцелуй меня.
И тут же они оказались возле отеля «Мэйфлауэр» в Вашингтоне, и она, хоть убей, не могла понять, как этот отель вдруг возник рядом с их машиной и Барни разбудил ее словами:
— Ну, а теперь — мыться и завтракать, милый мой заспанный котенок, моя лохматая соня!
(Но Барни молол нежную чепуху непринужденно-и как все это было не похоже на сюсюканье Рассела!)
Смеясь, он вытащил ее из машины.
— Пожалуй, дальше ехать уже не стоит, соня ты эдакая. К тому времени, как мы доберемся до Стонтона, ты окончательно превратишься в грудного младенца. Тебе уж сейчас на вид не больше десяти. Меня арестуют как похитителя детей и отдадут на растерзание судье-республиканцу! Ну же, проснись, девочка! Сейчас будут вафли! Гренки! Мед!
В воскресенье около полудня они приехали в местечко под названием Кэптенс-Фордж, где была небольшая гостиница — красный кирпичный дом с белым портиком — над долиной, на живописном склоне холма, среди полей, изрезанных ручьями. Когда-то это был особняк плантатора; трава вокруг дома пестрела подснежниками и нарциссами, а над камином в парадной зале висела шпага какого-то генерала армии южан. Они сняли две комнаты — просторную спальню и гостиную с портретами в овальных рамах и старомодной кожаной мебелью; был еще балкон с видом на лужайку, окаймленную рододендронами. И тут, впервые после далекого детства в Уобенеки, Энн сразу и прочно почувствовала себя дома.
После сытного обеда — жареная курица с кукурузными оладьями и зеленым горошком — они легли и спали почти до вечера, тесно прижавшись друг к другу, растворившись в абсолютной, не знающей сомнений близости; спали на широкой кровати из черного ореха с резным изголовьем, изукрашенным розами, грушами и всякими гирляндами; а сквозь жалюзи в сумрак спальни пробивались золотые полоски света.