При первой встрече у Элеоноры доктор Геррингдин произвела на Энн отталкивающее и вместе с тем чарующее впечатление. В этой самоуверенной гибкой красивой женщине было что-то от коралловой змеи. Ей можно было дать и двадцать восемь и тридцать восемь лет — ее гладкое, как эмаль, лицо, совершенно невозмутимое, за исключением быстрых глаз, не выдавало ее возраста. Она носила костюмы из тонкой материи, полотняные воротнички, мужские галстуки и шляпы-треуголки. Собеседника она слушала с таким видом, будто знала все гораздо лучше него. При этом она изящно играла мундштуком.
Они завтракали втроем — Энн, Элеонора и доктор Геррингдин.
— Элеонора, — сказала доктор Геррингдин, — тот человек, с которым ты поздоровалась, когда мы входили, а он выходил, он что, новенький?
— Я недавно с ним познакомилась. Он симпатяга. Адвокат.
— Это еще не делает его симпатягой. Доктор Виккерс, вам не кажется…
— Просто мисс Виккерс.
— Отлично, пусть будет «мисс». Хотя, по правде говоря, я намерена называть вас Энн. Я так много слы- ‹ шала о вашей замечательной деятельности в Корлиз — Хук, что мне кажется, будто я вас знаю очень давно.
Вы должны называть меня Белла. — И доктор Геррингдин так улыбнулась, так прищурила свои продолговатые глаза, что Энн против воли была очарована. — Вам не кажется, Энн, что вокруг Нелл увиваются мерзейшие типы с тех пор, как Джордж уехал? Милый Джордж!
— Ты никогда его так не называла, пока он был здесь, — заметила Элеонора.
— А теперь называю, видя всех этих человекоподобных морских свинок. Чего стоит твой путешественник! Вот уж уверена, что никто не рискует больше него… обедая в вагон-ресторанах: бог знает, чем там кормят! А какой он сведущий, как умеет все наглядно объяснить! Можешь ты отличить, когда он целует тебя, как маори, и когда, как кумаси, слюняво и страстно? Б-р-р! Ни один мужчина на свете не способен любить элегантно и интересно. Только женщины!
Доктор Геррингдин протянула руку, словно вылепленную из воска, и погладила худую руку Элеоноры. Энн почувствовала неловкость, видя, как покорно Элеонора поддается этому нежному заигрыванию, этой рассчитанной дерзости.
Вскоре Энн начало казаться, будто Белла Геррингдин находится одновременно всюду и окружает ее со всех сторон. Когда бы она теперь ни зашла к Элеоноре, доктор Геррингдин стояла перед камином, широко расставив ноги и изрекая циничности, а цинизм ее был таков, что здоровые натуры, вроде Энн, начинали чувствовать себя сельскими простушками. Теперь уже не приходилось волноваться из-за временных жильцов на задворках сердца Элеоноры. Когда Элеонора ускользала на кухню с кем-нибудь из них, доктор Геррингдин как бы между прочим следовала за ними и изящными насмешками превращала поклонника в чурбана.
Когда ей удавалось застать Энн и Элеонору одних, без гостей, она заводила разговор о великих женщинах-друзьях, об автоэротизме, о религиозной символике. Прежде чем получить диплом доктора философии, она три года занималась психологией, после чего, казалось, успела проштудировать все существующие книги о половых извращениях.
— Ну как нелепо, — жаловалась она, — что в 1918 году, в век Фрейда, рваных ритмов и военных соломенных вдов, все еще распространен взгляд на женщин, и даже среди самих женщин, — как на ангелов, лишенных всяких других органов, кроме сердца, легких и зачатков мозга! Вот что я вам скажу, дорогие мои: пока все не поймут, что девушка может быть лакомым кусочком, розовым бутоном и в то же время обладать хорошо действующим кишечником, до тех пор в положении женщин не произойдет существенного сдвига. В конце концов розовый бутон, покрытый росой, знаком со слизняками и навозом, и натурам, слишком утонченным, чтобы признать это, лучше держаться подальше от вульгарного сада и вернуться к пяльцам и плетению кружев.
И доктор Геррингдин углублялась в увлекательные статистические расчеты, свидетельствовавшие о перио — личности страсти и низводившие очарование Джульетты до ряда крестиков в календаре Ромео.
Энн становилось не по себе. Ничего нового в этом для нее не было. Еще слушая курс физиологии в Пойнт — Ройяле, она узнала о посторонней, не имеющей к ней отношения вещи, именуемой «полом». Она слышала, как Мальвина Уормсер говорила о проститутках мужского и женского пола, о темных пропастях, скрытых за серебряной завесой каждого храма. Но между мудрой и уютной Мальвиной Уормсер и смакующей эти вещи Беллой Геррингдин была такая же разница, как между отцом Энн и Лейфом Резником. Конечно, Мальвина и отец были гораздо более порядочными людьми. «Но мудры ли они? — гадала Энн. — Нет, дело не в этом, — уверенно отвечала она себе, — просто у них никогда не было склонности к самолюбованию».