И вот, возврат в деревню, к дочери, к новой расцветающей жизни, туда, где колосится рожь, догорает красный май и июнь сжигает сочным пламенем.
Любовь и смерть дочери Анюты – как странный сон. «Она была уже проникнута мудростью нездешней». И не могла плакать. «То, что наполняло ее, не равнялось слезам, а стояло за горизонтом человеческих слов и чувств».
И, наконец, наступает последний час, и губы шепчут слова знания и примирения: «Вот идет та, которую назвали бедным именем Аграфены, вкусить причастия вечной жизни и почить в лоне любви и благоволения».
Такова повесть Бориса Зайцева. Это тоже «жизнь человека». Но если «человек» Леонида Андреева безнадежно оторван от земли, у Бориса Зайцева его «человек», его Аграфена обручена с землею на век. Как земля, она загорается страстью и, как земля, рождает; и, умирая, вместе с землей стремится к иной жизни. Об этой жизни уже шептал Борис Зайцев в своем «Мифе»: «все мы плывем, знаешь, как солнечная система. Куда? Бог знает, но к какой-то более сложной и просветленной жизни»… «И то, будущее, мне представляется в роде голубиного сияния, облачка вечернего. Ведь люди непременно станут светоноснее»…
В «Тихих зорях» и в «Мифе» Борис Зайцев как бы отдает дань идеализму. В своей последней повести Борис Зайцев уже воистину реалист, не в смысле поверхностного натурализма и позитивизма, а в смысле знания сокровенного. Поэт говорит нам об оправдании земли; поэт уже знает, что спасенье возможно, что не сумрак и не хаос – последний владыка вселенной, что наши томления и муки не случайны.
И вот мы, свидетели безумных противоречий, которые дробят нашу жизнь, должны чутко прислушаться к мудрому повествованию поэта. За тихими словами повести есть что-то твердое, незыблемое, преодоление смерти и оправдание земли.
Умные стихи
В одном из своих писем Пушкин полушутя обронил блестящий парадокс: «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Как ни обольстительна лукавая мудрость пушкинского парадокса, приходится, однако, помнить, что всякий парадокс неточен: имеет право на существование не только «безумная» лирика, но и «умная» поэзия. Иные стихи Гете или даже нашего Баратынского, написанные «от ума», не вычеркнешь из списка даров Музы.
Мы знаем философов, которые разгадали тайну ритма, и поэтов, которые владеют идеями, как опытные бойцы рапирами. Худо, конечно, если в «умных» стихах не найдешь лица поэта, но причину этого надо искать не в том, что стихи умны, а в чем-то ином.
Ритм – последний владыка вселенной, и его власти покорны не только движения нашего сердца, но и наша мудрость, и ум и даже разум, который принято считать прозаическим.
Разве формы нашего разума, логика, не подлежат законам, в существе своем математическим? И разве в ритме не раскрываются математические идеи, правящие миром?
Девять томов философских сочинений Владимира Соловьева не более драгоценны, чем маленькая книжка его стихов, хотя многие пьесы в этой книжке ни в каком отношении не удовлетворят критика, если он будет руководствоваться пушкинским парадоксом.
Стихи Н. М. Минского относятся к области «умной поэзии», и это не умаляет их значения: личность Минского настолько оригинальна и писатель он настолько интересный, что стихи его, даже несовершенные, представляют собою драгоценный материал для выяснения его индивидуальности.
Теперь часто появляются сборники лирических стихотворении, технически нехудо сделанных, и подчас затрудняешься определить «настоящие» они или это только искусная фальсификация. И дело тут не в подражательности современникам, а в подлинности переживаний. Лермонтов не стыдился брать у Пушкина целые строфы; Шиллер брал у Гете, Гете у Шиллера: высокая культура, в себе уверенная, не боится внешних совпадений. Только мелкие души смотрят на каждую строку свою, как лавочник на свой товар. Погоня за «оригинальностью» нередко опустошает слабые сердца.
То же происходит и в области живописи. На это уже указывал Александр Бенуа. Настоящий поэт не стыдится признать своим мэтром старшего брата, будучи уверен, что завтра его друг будет у него учиться мастерству. Блок многому научился у Брюсова, а в одном из стихотворных циклов Брюсова сказывается явное влияние Блока.
Подлинность переживаний, сердце, чуткое к символам, и техническое искусство – вот что определяет поэта. Иногда, впрочем, техника бывает так искусна, что не разгадаешь сразу, есть у поэта свое лицо или он соблазняет тебя мастерством. И если поэт не только лирик, тогда легче проверить подлинность его стихов.
Н. М. Минский – автор трагедии «Альма», переводчик «Илиады» и, главное, философ, написавший две знаменательные книги: «При свете совести» и «Религия будущего», – все это заставляет с особенным интересом подойти к его стихам; зная Минского по другим его книгам, уже не сомневаешься в подлинности переживаний, воплощенных в стихотворную форму.