Большинство людей нуждается в поощрениях, хоть маленьких, повседневных радостях. Большие характеры закаляются невзгодами. Вот такой большой характер и вступает в нашу литературную жизнь как пример подражания, как требование совести, как судья времени.
Вот главный вывод, главная радость.
В литературу русскую рукопись Надежды Яковлевны вступает как оригинальное, свежее произведение. Расположение глав необычайно удачное. Хронологическая канва, переплетенная то с историко-философскими экскурсами, то с бытовыми картинками, то с пронзительными, отчетливыми и верными портретами, — в которых нет ни тени личной обиды. Вся рукопись, вся концепция рукописи выше личных обид и, стало быть, значительней, важнее. Полемические выпады сменяются характеристиками времени, а целый ряд глав по психологии творчества представляет исключительный интерес по своей оригинальности, где пойманы, наблюдены, оценены тончайшие оттенки работы над стихом. Высшее чудо на свете — чудо рождения стихотворения — прослежено здесь удивительным образом. Тем более рельефно все это выглядит, что это изучение поэтической работы стало возможным поневоле — трагическая бесквартирность стоит за каждым наблюдением, и рассказано об этом так, что хватает за душу. Вполне профессиональный разговор ведется так, что слезы подступают к горлу. Поблагодарите автора, Наталья Ивановна, за это главное особо.
Вернемся к рукописи. Что главное здесь, по моему мнению? Это — судьба русской интеллигенции. Надежда Яковлевна не прошла мимо омерзительного выпада Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях». Пошлость была спущена с цепи, чтобы оплевать самое ценное в русском обществе; интеллигенция не умрет, как не умрет жизнь, как не умрет искусство. Искусство, мысль, талант бессмертны. Убить всех нельзя. Трагедия русской интеллигенции показана Надеждой Яковлевной рельефно и точно. Да, так в 20-е годы начинался, примерно, террор, а моральное растление было внесено еще раньше. Лучшие нравственные силы России, ее лучшие люди гибли поколение за поколением. Но как ни убивают, убить всех нельзя.
В высшей степени впечатляющие картины растления общества — шпиономания, которая пронизывает книгу, все ее 500 страниц. И это верно, Наталья Ивановна. Так все это и было. Здесь нет никакого преувеличения. Доносы, рожденные страхом, стремление по каждому поводу требовать разрешения свыше...
В рукописи много выразительных характеристик, вроде суждения «я пролежала всю мою жизнь».
Рукопись эта — славословие религии, единственной религии, которую исповедует автор, — религии поэзии, религии искусства. Поэтическое начало в высшей степени обусловливает здесь эстетическое, хотя, разумеется, корни — в этике заветов 19-го века. Это славословие религии достигается без всякой мистики, что особенно приятно и удивительно.
Я — человек, не имеющий религиозного чувства, хотя и признающий его полезность в смысле общественной и личной морали.
Рукопись лишена всякой условной опоры, она твердо стоит на земле. Это от акмеизма, наверное; мистической акции символистов акмеисты дали решительный бой. И Анна Андреевна, и Надежда Яковлевна несут свою земную веру через всю жизнь, многие десятилетия.
В рукописи нет лишних слов, все сказано экономно и дельно. А в тех словах, где автор говорит о самом для себя дорогом, самом заветном, слышен и еще один человеческий голос. И я узнаю этот голос и радуюсь.
Я очень хорошо представляю себе и Чердынь, и Воронеж — и вижу все костры, где жила Надежда Яковлевна и Осип Эмильевич. Героическая роль Надежды Яковлевны в этих сражениях с жизнью мне ясна. Есть мнение, что, близко соприкасаясь с живой жизнью, с бытом, Осип Мандельштам вел с ним борьбу с помощью книжного щита, щита, а не меча. Это не книжный щит, а щит культуры, да и не щит, а меч. И это показано в рукописи Н. Я.