Поклон Галине Игнатьевне. Еще раз: не сердитесь на меня.
Ваш Б. П.
Пишите, если захотите и понадобится, на городской адрес. Оттуда почту доставляют раз в неделю.
Туркмен, 29 декабря 1954 г.
Дорогой Борис Леонидович.
Сердечно и горячо поздравляю Вас с Новым годом. Ведь будет же день, когда время вспомнит, чем являются Ваши стихи для него; поймет, что Ваши работы — это и есть то, чем может гордиться страна; поймет, что только выстраданное, искреннее, отметающее всю и всяческую фальшь, достойно называться искусством. Желаю Вам счастья, здоровья, творческих успехов, спокойствия — как знать, может быть, этот год, так мало обещающий поначалу, и откроет Вам свободную и широкую дорогу на страницы журналов, к читателю, стосковавшемуся по Вашим стихам, Вашим словам. Вся штука в том, что дело поэта, его жизненная дорога — это не профессия и не специальность. Это совсем, совсем другое. Жизнь во имя настоящего, подлинного, так нужного людям — разве это не гордая судьба?
Примите же вместе с Зинаидой Николаевной наши сердечные новогодние поздравления и приветы — мои и Г. И.
Ваш В. Шаламов.
Туркмен, 19.II.55
Дорогой Борис Леонидович.
Кажется, вечность прошла с того времени, как получил последнее Ваше письмо. Некому сообщить хотя бы о Вашем здоровье — ни о чем больше.
Мне было легче жить, зная что-либо о Вас. Сейчас — труднее, когда столько месяцев не знаешь ничего.
Уважение и доверие к Вам, глубочайшее желание добра и счастья, беспокойство за Ваше здоровье — вот с этим и написано это маленькое письмо.
Ваш В. Шаламов.
Туркмен, 18 апр. 1955 г.
Дорогой Борис Леонидович.
Спасибо Вам за телефонный звонок, за Ваш сердечный разговор. Бесконечно рад, что Вы в бодром здравии и «форме». Меня так тревожило Ваше молчание.
Счастлив слышать о переиздании Ваших стихов и еще более — об окончании романа.
Горячий привет З. Н.
Ваш В. Шаламов.
Туркмен, 22 мая 1955 г.
Дорогой Борис Леонидович.
По многим причинам хотел бы Вас видеть. Главных три:
1) Целых полтора года мы не встречались, и порой думается, видел ли я Вас вообще. Для меня слишком большое значение имели те немногие встречи с Вами, чтобы я мог к ним относиться равнодушно. Выполнение принятых серьезных решений откладывается и откладывается до встречи с Вами. Кроме того, мне хотелось бы все, написанное мной, отдать Вам.
2) Я по-прежнему твердо уверен, что русская литература, русская поэзия очнется от колдовского гипноза и новые вещи Ваши займут в сердцах всех грамотных людей то первое и огромное место, которое они занимают сейчас в сердцах немногих, имевших счастье прочесть их в рукописях. Я хотел бы видеть Ваши новые работы — и окончание романа и стихи.
3) Я хотел бы просить Вас почитать и то новое, что написано мной за это время. Из стихов, кажется, есть кое-что путное, что должно Вам понравиться. Прозы пока показывать Вам не буду.
Если у Вас есть и желание и возможность повидаться со мной хотя бы в июне и если здоровье Ваше позволяет, то прошу назначить любой день и час и я приеду. Лучше, конечно, в субботу или воскресенье, но и в другие дни я смогу выбраться. Меня отпустят на сутки — только мне надо за неделю знать об этом.
Если почему-либо нельзя, то прошу тоже известить, не удерживаясь соображениями вежливости и деликатности.
Ваш В. Шаламов.
Дорогой Варлам Тихонович!
Дайте мне еще месяц отсрочки, родной мой. Когда я летом говорил Вашей жене или Вам писал, что роман окончен, речь шла о необработанном, но сюжетно завершенном пересказе содержания. Какая работа еще предстояла потом. А тут еще МХАТ затесался с просьбой перевести Шиллерову «Марию Стюарт», на что ушло полтора месяца.
В январе, если я, Бог даст, доживу и если вторая книга в окончательной редакции будет к тому времени перепечатана на машинке, я сам навяжу Вам ее, мне надо, чтобы Вы прочли ее. Вот Вы меня разругаете!!!
В промежутке я еще раз напишу Вам, я это ясно предвижу и знаю, а Вы не пишите мне, чтобы не конфузить меня.
Ничего не изменилось. То есть изменилось колоссально много: я окончил роман, исполнил долг, завещанный от Бога, но кругом ничего не изменилось. Я здоров и счастлив в своем замкнутом кругу, когда же делаются учащающиеся попытки вытащить меня из этого одиночества, это всякий раз разочаровывающий удар для меня, настолько я в своей тиши забываю, до какой степени люди могут быть чужими и ненужными, всего лишившись, выродившись и обо всем позабыв.