И в Сирии стенали, как в Александрии.
Матери говорили:
«Нам ничего не надо, не для себя и живем мы, нам только бы сохранить нашего сына!»
Отцы с горестью вспоминали свои надежды, больше не веря в возвращение сыновей.
Жены рвали на себе волосы в тоске по мужьям.
И как в Александрии, так и в Сирии, слово в слово одна подымалась к небу молитва о пощаде и о победе над врагом.
А небо было одно.
И сердце человеческое одно — и горюющее и стенящее.
И этого не видели и никак не могли понять люди, живя звериным обычаем своим во власти крови.
Старец ничего не сказал и скрылся в пещере.
И восстонала гора.
Скорбны, не проклиная — все слова давно перегорели в горечи напрасных ожиданий и дум беспокойных — поползли убито со скалы в долину в пустые дома оплакивать злую долю.
— Нет, безбожное творится в мире, гневен старец!
А старец стал на молитву и всю ночь молился за своих братьев, достигших свободы духа.
Люди приходят в мир не по желанию своему и душа их несет в себе ту меру сил, какая досталась им от прошлой их жизни. И участь каждого по делам его.
У одних кожаный покров покрывает душу. Их глаза устремлены в землю, — кожа, мясо, кости, кишки — и обычай их жизни звериный. И таких больше полмира.
Другие — они еще не узрели неба, им оно грезится в снах — окликанные. И душа их, странница, нежна, как цвет.
И третьи — сыны духа. Им отверсто небо.
Рожденные в кожаной одежде не могут стать чающими.
И чающим никогда въявь не откроется небо.
Но трудами и жертвою каждый может дойти до своей грани: и восплакавшие звери восстанут к новой жизни чающими, и чающие — сынами духа.
Сыны же духа раскрыляются в меру своего подвига.
Старец Амун родился, как и все родятся, от матери.
— не оскорбляйте жен,
берегите нашу землю — мать! —
И избранный среди позванных еще в юности услышал он в своем сердце голос.
Он рос и учился, как его сверстники, и родители его гадали о его будущем, желая ему чести, славы и покоя.
А голос, звучавший в сердце, не сулил ему никакого покоя: все, к чему стремится душа в зверином обычае живущих — богатство, власть, слава, все это отвращало его душу.
И затосковал он по какой-то другой жизни, не этой с богатством, властью и славой. И решил по голосу сердца. Оставил он дом, пошел искать свою родину.
И так скитаясь по свету и терпя большую нужду и скорби, он пришел в пустыню, и привела его тропа к пещере египетского подвижника — духоносца
— не гоните странных,
берегите больших братьев своих! —
В пустыне он и остался.
Он прошел долгий искус под началом своего учителя и, укрепив дух свой, взошел на дикую гору и поселился один в пещере, чтобы испытать искушение от демонов.
И живя в борьбе с демонами, он покорил их.
И дана ему была власть, как над низшими, так и над начальными, ибо был он высок в вере и смиренен сердцем.
В Намосе жизнь замирала.
Война все расстроила: и хозяйство и самый строй жизни. Не хватало работников — война требовала живой силы и вот людей искусных отрывали от их прямого полезного дела и угоняли на охоту за человеком — не стало кому и пахать, не было и лучников, и шакалы, не стесняясь, подступали к самому городу.
Там на полях, обагряемых кровью, умирали от ран и заразы, а тут за стеною — и жрать нечего и одеться не во что — голодная, холодная смерть.
В Петровки подошли кочевники к городской стене и примкнули шатры свои к лачугам пригорода, и некому было отогнать их. А на Ильин день пришли посланные от короля Аспида и забрали дедов и отроков, способных наляцать лук, а за одно прихватили и здоровых кочевников.
Вой и проклятия диких разрывали душу.
И в городе остались теперь лишь немощные да слабые.
Все, что можно, все повыбрали, и двух последних попов увели с собой посланные короля.
Остался Евагрий, старик разбитый ногами, давно живший на покое, к нему и приступили скорбные.
— Погодите, то ли еще будет, — сказал Евагрий, — придут нечестивые воины Антиоха и истребят всякую тварь и настанет конец.
И был глухой плач, как собачий вой.
А из плача, как из колодца, вопль:
— Спросите старца Амуна, долго ли нам терпеть такую муку?
Но Евагрий отвечал:
— Старец пребывает в святости во все дни, не будет он разбирать проклятые наши дела.
Известия одно другого страшнее приходили с войны.
Говорили, что королевское войско погибло у песчаной скалы, а другие, будто в болоте. Говорили также, что сами в плен сдались, а кто уперся, все равно не сдобровать, все погибнут.
А тут увидели ополчение диких стрелков: шли они по улицам с дубинами и луками, шли на помощь королевскому войску. Они никого не обидели, только попросили горсть фиников на обед. Но внезапность появления их и дикий облик ужаснули.