Отвел им царь комнату, сам и воды принес. И остались они с хворой царевной.
Старичок разрезал ее на четверо, разложил куски, перемыл водой, и опять сложил, водой спрыснул, — царевна здрава стала.
Кузнец глядит, глазами не верит.
Наутро стучит царь с царицей.
— Живы ли?
— Живы.
— Ну, слава Богу.
Взял царь лекарей в свою главную палату, угостил их и открыл перед ними сундуки с казной: один сундук с медью, другой с серебром, третий с золотом — бери, сколько хочешь!
— Что, — спрашивает старичок кузнеца, — доволен деньгами?
— Доволен, — говорит, — доволен.
— И я доволен.
Попрощались с царем и пошли из дворца, понесли казну большую.
— Пойдем, — сказал старичок, — теперь к купцу, купцова дочка хворает, вылечим ее, еще больше денег дадут.
А купец уж идет, кланяется.
— Вылечите, дочь больна!
— Вылечим, — сказал старичок, — отведи нам особу комнату на ночь, из трех колодцев принеси по ведру воды. Наутро за ночь здрава будет.
Натаскал купец воды, привел дочь, оставил с ними.
Старичок говорит кузнецу:
— Видел, как я делал?
— Видел.
— Ну, делай, как я.
Кузнец разрезал купцову дочь, а сложить не может. И до рассвета бился, ничего не выходит. Старичок видит, кузнецово дело плохо, взял, сложил куски, водой спрыснул — стала купцова дочка здрава.
Стучит отец.
— Живы ли?
— Живы.
— Ну, слава Богу.
И угостил их купец и денег дал. Старичок за деньги не брался, а брал кузнец и напихал полную пазуху бумажек, фунтов десять.
— Довольны?
— Довольны, хозяин.
Простились с купцом и пошли к Волге в кузнецово село.
Старичок и говорит:
— Давай, кузнец, деньги делить. Я от тебя уйду, а ты домой ступай.
И начал кузнец раскладывать казну на две кучки — тому кучка и другому кучка. Сам раскладывает, а самому так глаза и жжет, вот подвернется рука и себе переложит.
— Что, кузнец, разделил?
— Разделил.
— Поровну?
— Поровну.
— Ты у меня не украл ли?
— Нет.
— Бери себе все деньги, только скажи мне: это ты тогда съел кусочек или заяц?
— Я не ел твой кусочек! — и стал кузнец по колена в земле.
— Скажи, не ты ли? Деньги мне не надо, все твое.
— Нет! — и стал кузнец в земле по шейку.
— Когда ты неправду говоришь, так провались ты в преисподнюю от меня!
Кузнец и провалился, и деньги за ним пошли.
СМЕТАНА{*}
Поп Никанор только и гадал с попадьей, как бы дочь повыгоднее устроить, выбрать себе поладнее зятя, место ему передать и самим жить на покое.
Ездили в дом к попу женихи, и ни один не был по сердцу. Один был поповой дочке мил — попов работник.
И, узнай о том поп, проклял бы дочь, да и мать не больно потакнула бы.
Тайно от отца, от матери они о своем гадали, как им в любви своей жизнь устроить.
Попова дочка работника всякий день сметаной прикармливала. Принесет ему в его каморку, поластится, пока тот ест, и пойдет опять к себе.
До сметаны-то Федор большой был охотник.
И дозналась попадья, что стала пропадать сметана, а куда девается, не знает: и на того думала и на другого, — нет, не знает наверно, и говорит попу:
— Чтой-то у нас, отец, сметана теряется!
— А ты, мать, накопи ведерко, я в церковь снесу на сохранение, там никто не съест.
Накопила попадья ведерко, снес поп сметану в церковь, поставил перед образом Николы Святителя, запер церковь и пошел домой.
А работник без сметаны-то и возроптал.
— Ах, — говорит, — любушка, что ты меня и сметанкой-то нынче не полакомишь!
— Да откуда я возьму! Папаша сметану в церковь снес, к Николе поставил на сохранение.
— А достань мне хлеба да ключи, я сам там управлюсь.
До сметаны-то Федор большой был охотник.
Ну, она ему и хлеба принесла и ключи, он и отправился в церковь. Наелся там всласть, все ведерко слопал, да чтобы концы схоронить, взял да у иконы Святителя на лике-то усы и вымазал, и на бороду накапал, и на грудь накапал. Запер церковь и пошел домой, сам облизывается:
«Уж то-то сметана-то вкусная!»
Подошла суббота, пошел поп Никанор в церковь всенощную служить, да как взглянет на икону, а икона-то вся в сметане, а ведро пусто.
— А вот оно что! Грешил на того и другого, а эво кто сметану-то ест! — да икону об пол.
Икона и раскололась.
Поп схватил ведро и домой, забыл и про всенощную.
— Ну, мать, я Николу расколол, — сметану ест: только рот закрыть поспел, утереться не мог, весь в сметане.
— Не ладно ты сделал, отец, — испугалась попадья, — икону расколол, тебя расстригут! — и давай попа отчитывать.
Поп и опомнился и понял, что неладно он сделал, и уже ничем не поправишь.
— Испеки мне, мать, подорожников, я лучше сбегу.