Печатается по автографу — ИРЛИ, оп. 1, № 37, 2 л. На л. 2 помета чернилами: «в Тенгинском». Автограф обнаружен в 1934 году в архиве кн. Н. С. Голицына.
Впервые опубликовано А. Н. Михайловой в «Лит. наследстве» (т. 19–21, 1935, стр. 514).
Перевод
<Ставрополь> 10 мая <1841 г.>
Я только что приехал в Ставрополь, дорогая m-lle Sophie, и в тот же день уезжаю в экспедицию с Столыпиным-Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это всё, что только можно мне пожелать. Я надеюсь, что это письмо вас застанет еще в С.-Петербурге и что в ту минуту, как вы будете его читать, я ворвусь в пролом Черкея. Так как вы обладаете основательными познаниями в географии, то я не заставляю вас смотреть на карту, чтобы узнать, где это; но в помощь вашей памяти скажу, что это между Каспийским и Черным морем, немного южнее Москвы, и немного севернее Египта, а главное довольно близко к Астрахани, которая вам так хорошо знакома.
Я не знаю, будет ли это продолжаться, но в течение моего путешествия я был одержим демоном поэзии, т. е. стихов. Я заполнил наполовину книгу, которую мне подарил Одоевский, что мне вероятно принесло счастье. Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи: О, извращенность! Если разрешите, я их напишу здесь же. Они очень хороши для первых стихов, и в манере Парни, если он вам знаком:
Ожидание Я жду ее в сумрачной равнине; Вдали я вижу белеющую тень, — Тень, которая тихо подходит… Но нет — обманчивая надежда! Это старая ива, которая покачивает Свой ствол, высохший и блестящий. Я наклоняюсь и долго слушаю: Мне кажется, я слышу по дороге Звук легких шагов… Нет, не то! Это во мху Шорох листа, гонимого Ароматным ветром ночи. Полный горькой печали. Я ложусь в густую траву И засыпаю глубоким сном… Вдруг я просыпаюсь, дрожа: Ее голос говорил мне на ухо, Ее губы целовали мой лоб.Из этого вы можете видеть, какое спасительное влияние имела на меня весна, очарованная пора, когда грязи по уши и меньше всего цветов. — Итак, я уезжаю сегодня вечером. Признаюсь вам, что я изрядно устал от всех этих путешествий, которые, повидимому, продолжаются в вечности. Я хотел написать еще некоторым лицам в Петербург, в том числе и госпоже Смирновой, но я не уверен, будет ли ей приятен этот дерзкий поступок и поэтому воздерживаюсь. Если вы будете мне отвечать, адресуйте в Ставрополь, в штаб генерала Граб<б>е; я договорился, что мне перешлют адресованные мне письма — прощайте; передайте приветы всем вашим; еще раз прощайте. Будьте здоровы, счастливы и не забывайте меня.
Весь ваш Лермонтов.
В письме упоминается записная книжка, которую Лермонтову подарил В. Ф. Одоевский перед отъездом поэта на Кавказ 13 апреля 1841 года, и приводится текст стихотворения, вписанного в эту книжку. Все это позволяет отнести комментируемое письмо к 1841 году.
Конверта письма не сохранилось, но, без всякого сомнения, оно обращено к Софье Николаевне Карамзиной (1802–1865), дочери писателя и историографа Н. М. Карамзина, умной, образованной женщине, с которой, по свидетельству П. А. Висковатова, поэт «был особенно дружен» в последний период своей жизни. К Карамзиным, в их интимный кружок, состоящий из умных и талантливых людей, Лермонтов приезжал «освежиться» от скуки и пошлости так называемого «высшего света» (ср. <Из альбома С. Н. Карамзиной>, настоящее издание, т. II, стр. 188 и 357). Из гостеприимного дома Карамзиных в начале мая 1841 года Лермонтов отправился в последний раз на Кавказ.
Приводимое в письме к Карамзиной стихотворение на французском языке «L'Attente» («Ожидание») — см. настоящее издание, т. II, стр. 198, 301 и 360.
Стр. 460, строка 21. Odoevsky — князь Одоевский Владимир Федорович (1803–1869), писатель, философ, музыкант, автор «Русских ночей», друг Лермонтова, подаривший ему 13 апреля 1841 года свою записную книжку с тем, чтобы Лермонтов возвратил ее, всю исписанную. Записная книга эта была возвращена Одоевскому 30 декабря 1843 года родственником убитого поэта А. А. Хастатовым.