2 Измайлов А. А. Гончаров и история: (Личность и писательство в переоценке двух десятилетий) // Биржевые вед. 1912. № 12973. 6 июня.
3 Измайлов А. А. Поэт житейской мудрости // Рус. слово. 1912. № 129. 6 июня. См. также: Бродский Н. Л. Примечания // Крылов И. А. Соч. М., 1946. Т. II. С. 761. Измайлов цитирует пьесу И. А. Крылова «Лентяй», но она не могла повлиять на замысел Гончарова, так как отрывки из этого незаконченного произведения, главным героем которого был лежебока Лентул, были впервые опубликованы в 1869 г.
Сноски к стр. 196
1 Рассмотрение «Похвального слова сну» К. Н. Батюшкова в контексте романа Гончарова правомерно, но оно должно непременно учитывать большую эстетическую и психологическую дистанцию между этими произведениями: «„Лирический” сюжет гончаровского романа, по своим компонентам во многом сходный со „Словом” Ба-тюшкова, оказывается внутри эпического повествования, он вступает в сложные отношения с основным сюжетом, влияет на него, вносит колоссальное напряжение в художественный мир произведения» (Отрадин. С. 108). Этим же исследователем было высказано предположение, что определение героя как «обломовского Платона» (см.: наст. изд., т. 4, с. 474) перекликается с отразившимися в эссе К. Н. Батюшкова «Нечто о морали, основанной на философии и религии» (1816) идеями шеллингианства, возродившего традиции «мечтательной философии» Платона (см.: Отрадин. С. 99).
2 «Речь, Обломова, обращенная к Штольцу, в которой рисуется желанная жизнь, – это как бы устный вариант дружеского послания» (Там же. С. 110). См. также: Ляпушкина. С. 110-116.
3 Жизнь в Обломовке почти идеально соответствует тем общим чертам идиллии, которые выделяет М. М. Бахтин: особое отношение к пространству и времени, имеющему характер цикличности («…органическая прикрепленность, приращенность жизни и ее событий к месту ‹…›. Идиллическая жизнь и ее события неотделимы от этого конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить дети и внуки. Пространственный мирок этот ограничен и довлеет себе, не связан непосредственно с другими местами, с остальным миром. Но локализованный в этом ограниченном пространственном мирке ряд жизни поколений может быть неограниченно длительным»); «строгая ограниченность ‹…› только основными немногочисленными реальностями жизни» («Любовь, рождение, смерть, брак, труд, еда и питье, возрасты – вот эти реальности идиллической жизни. Они сближены между собой в тесном мирке идиллии, между ними нет резких контрастов, и они равнодостойны…») (Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975. С. 374).
Логично, что, переходя к теме крушения и ломки идиллического мировоззрения в реалистическом искусстве XIX в., Бахтин, наряду с произведениями Стендаля, Бальзака и Флобера, выделяет занимающие в этом литературном процессе «своеобразное место» романы Гончарова, особенно «Обломова», главным героем которого является «идиллический человек»: «В „Обломове” тема разработана с исключительной ясностью и четкостью. Изображение идиллии в Обломовке и затем на Выборгской стороне (с идиллической смертью Обломова) дано с полным реализмом. ‹…› В самой идиллии (особенно на Выборгской стороне) раскрываются все основные идиллические соседства – культ еды и питья, дети, половой акт, смерть и т. д. (реалистическая эмблематика). Подчеркнуто стремление Обломова к постоянству, неизменности обстановки, его боязнь перемещения, его отношение к времени» (Там же. С. 383; см. также: Klein J. Goncharov’s «Oblomov»: Idyllik in realistischen Roman // Leben, Wirk und Wirkung. S. 217-246).
К панорамной картине жизни в Обломовке относятся и слова Бахтина о быте: «Строго говоря, идиллия не знает быта. Все то, что является бытом по отношению к существенным и неповторимым биографическим и историческим событиям, здесь как раз и является самым существенным в жизни» (Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. С. 374). Собственно, в сложившемся в реалистической литературе понимании быта в «Сне Обломова» нет (он неотъемлемая часть другой, петербургской жизни); ритуально-обрядовый характер жизни обломовцев «лишает понятие быт того оттенка негативной оценочности, которым наделило его сознание человека большого мира» (Ляпушкина. С. 95).
Образ Обломовки амбивалентен, в нем присутствуют черты идиллии и «мнимой идиллии» («квазиидиллии»), сатиры на идиллию (см.: Huwyler Van der Haegen A. Ist Oblomov ein «Heiliger»? // I. A. Goncharov: Beitrage zu Werk und Wirkung. Köln; Wien, 1989. S. 60-61; Фаустов А. А. Роман И. А. Гончарова «Обломов»: Художественная структура и концепция человека. Тарту, 1990. С. 4, 6-15; Бёмиг М. «Сон Обломова»: Апология горизонтальности // Гончаров. Материалы 1994. С. 27; Кантор. С. 179-182; Краснощекова. С. 252-260). К тому же, как только «идиллического человека» начинают беспокоить гамлетовские вопросы, идиллия тут же дает трещину, это уже идиллия с изъяном, идиллия, изнутри съедаемая тревогой, сожалениями, идиллия с горестными оглядками на пролетевшие в пустоте и бесконечном тягостном сне годы, со слезами по утраченным идеалам и иллюзиям. По словам А. А. Фаустова, «историчность проникает именно в пустоты обломовского менталитета, изнутри перестраивая его, и в этом – кардинальное отличие „Сна” от классической русской идиллии XIX века (типа «Конца золотого века» А. А. Дельвига или гоголевских «Старосветских помещиков»), в которой самодостаточный пасторальный мир встречался с чуждым ему началом как некая тотальность, и в гибели сохраняющая свою целостность» (Фаустов А. А. Роман И. А. Гончарова «Обломов»: Художественная структура и концепция человека. С. 10). Что же касается идиллии на Выборгской стороне, то это «неотвратимое и неуклонное „погасание” героя, исчерпание воображения» (Там же).