И ты — открытья жертва,
Склодовская-Кюри,
Листок — твое бессмертье,
Добейся и сгори.
И счетчик излученья
Трепещет у листка —
Всеобщее волненье,
Волненье и тоска.
Не жизни разве ради
Открыла нам она
Вот этот самый радий,
Которым сражена?
1959
* * *
И в грязи, и в пыли
Средь рассветного дыма,
Ты чернее земли
И легко различима.
Возле каменных труб,
На земле омертвелой,
Где зарыт этот труп,
Это черное тело.
Но заботиться мне
о могиле не надо —
У меня в той стране
нет ни дома, ни сада.
В перекрестке дорог
это тело зарою,
И оградою строк
от забвенья укрою.
* * *
Мучительна бумаги белизна,
Луна блестит на кончике пера,
Акация кричит мне из окна:
Пора, мой друг, пора.
А мне и времени не стало жаль,
И это слишком грозная примета,
Молчит земля, молчит морская даль,
Да я и не ищу у них ответа.
Офелия заплакала навзрыд —
Покоя нет, покоя нет в могилах,
Напрасно Гамлет с морем говорит,
Прибой перекричать не в силах.
* * *
У мертвых лица напряженные —
Ни равнодушья, ни покоя,
Вчерашней болью раздраженные
Или вчерашнею тоскою.
И после маски гиппократовой
Закон предсмертного обличия —
Как будто каждый был обрадован
Похожестью, а не отличием.
Не управляя вовсе нервами,
Они не просто умирают —
В минуты после смерти первые
Они особые бывают.
Как будто только в их присутствии,
Как бы казалось ни жестоко,
Как стихотворное напутствие
Читать четверостишье Блока.
Так умирали раньше римляне,
Под музыку вскрывая вены,
Привычки прошлого незыблемы —
Мы их забыли постепенно.
И победитель боли раковой
От нас отходит понемногу,
И нам показывает знаками
Свою последнюю дорогу.
* * *
У облака высокопарный вид,
Оно о многом нынче говорит.
Еще с утра ею предупрежден
Что в травах, пересыпанных дождем,
Поднимут голову сегодня над землей
И ландыши, кукушкин лен,
А в черных ямах, где была руда,
Взойдут опять бурьян и лебеда.
В саду
Известен способ исстари,
Надежный и нередкий,
Снимать с деревьев изморозь,
Чтоб не сломались ветки.
Чтоб не сломались косточки
Лубками ледяными,
Отростки, ветки, тросточки,
Попавшие под иней.
Садовники, цирюльники,
Земные костоправы,
Для них кусты багульника
Не травы для отравы.
Садовник возле яблони —
Как в операционной,
Изменит ветки дряблые
В тугие и зеленые.
И плод любви неистовой —
Отнюдь не инвалиды —
Лежат в кроватке гипсовой
Разумные гибриды.
Воробей
Чирикай, веселая птица,
Пред этой затянутой льдом,
Пустой, одинокой страницей —
Заснеженным белым листом.
Обманутый ли на мякине,
Доверчивый ли навсегда,
Ты, как подобает мужчине,
Не бойся проклятого льда.
Не сдерживай жажду ночную,
Взъерошенный мой воробей,
И корочку ту ледяную
В чернильнице клювом разбей.
* * *
Излишество науки
В повадке демиурга —
Художниковы руки
Пригодны для хирурга.
Штангист или философ,
Искатель скользких истин,
Решатель всех вопросов
Прикосновеньем кисти.
Пастораль
Большое стадо серых коз,
Еще ловя лучи заката,
Переместилось на откос,
Покрытый глиной синеватой.
И красногрудая овца,
Потея, точно балерина,
Все пляшет, пляшет без конца
Вокруг открытого овина.
Вот бык — египетский святой,
Чья шея точно у лягушки.
Любуясь бычьей красотой,
Ждут на опушке две подружки.