Жить бы мне с холодной кровью,
Рыбой прыгать над волной,
Охраняющей здоровье
Золотой водой речной.
Впрочем, быть не стоит рыбой,
Слишком блещет чешуя,
Лучше уж гранитной глыбой,
Минералом буду я.
Лучше буду камнем гулким
На торцовой мостовой,
На прогулке в переулке
По Москве и под Москвой.
1957
Алхимик
Припоминая путь голгофский,
Очарованье крестных мук,
Он прячет камень философский
В облезлый бабушкин сундук.
В сундук с таким хрустальным звоном,
С такой мелодией замка,
Что сходна с человечьим стоном,
Когда безвыходна тоска.
А может, камень тот чудесный —
Простой булыжник иль гранит,
И ни одной звенящей песни
В себе он вовсе не хранит.
Нет, камень — ангельская книга,
Пускай печати изо льда, —
Мы не видали на булыге
Семи печатей никогда.
1957
На огороде
Исполинской каплей крови
Набухает помидор,
Лисьи мордочки моркови
Свесились через забор.
И подтягивает стропы
Парашютный батальон —
Боевой десант укропа,
Что на грядах приземлен.
Брошен ворох листьев свеклы,
Точно бычьих языков,
На давно немытых стеклах
Приоткрытых парников.
Подорожник бьет в ладоши,
Мак ударил в бубенцы,
Ходят в крокодильей коже
Молодые огурцы.
Веет день медовым духом,
Вьется тополиный пух,
И своим слоновьим ухом
Землю слушает лопух...
Только для чертополоха
Нет дороги в огород,
Говорят: не та эпоха —
И выводят из ворот.
1957
* * *
Я сделаю чучело птицы
Такое, чтоб рвалось вперед,
Умело бы жить и стремиться
В высокий небесный полет.
Чтоб проволока стальная
Крепила надежно крыло.
Не старясь и не линяя,
Крыло бы себя берегло.
И, кости железом расправя,
Без возраста и судьбы,
Волшебная птица вправе
Летящей, бегущей быть.
Причесанное оперенье
С кусочком резины в хвосте
Пригодно вполне для паренья
На ангельской высоте.
Мешок этой сморщенной кожи
Пришлось поплотнее набить,
Чтоб было на птицу похоже,
Что птицей готовилось быть.
Останутся пух и перья
От тех, от взаправдашних дней,
Затем, чтобы вызвать доверье
И даже сочувствие к ней.
Останется чуточку мозга
Для памяти и ума,
Затем чтобы рано иль поздно
Во всем разобралась сама.
Но крови не будет ни капли
В бечевочных жилах ее,
И мускулы птичьи — пакля,
Набитое в шкуру тряпье.
Подвел только зрения орган:
Крученная в шарик смола
От солнца иль от восторга
Вдруг черной слезой потекла.
И вытекли птицы глазницы,
Но даже слепая — она
Хотела б в полет устремиться
С распахнутого окна.
Ей ветер поддерживал крылья,
Подняться она не могла.
И были напрасны усилья
Ее оторвать от стола.
Своим ироническим клювом
Она обернулась ко мне,
Надеясь, что скептики-люди
Ее понимают вполне...
Печальную эту игрушку —
Подобие жизни моей —
Тебе подарю я, подружка,
Но только смеяться не смей.
* * *
Еще в детстве, спозаранку,
В придорожном ивняке
Нам кукушка, как цыганка,
Погадала по руке.
Нынче эхо — не кукушка —
В ледяном лесу живет
И пророчит на опушке
Для прохожих круглый год.
И вокруг — оцепененье
Напряженной тишины,
Ненавидящей движенье,
Нарушающее сны.
Каждый звук предельно точен
И как детский мяч упруг,
В хрустале лесных обочин
Вырывается из рук.
Каждый звук предельно звонок
И опасен для людских
Барабанных перепонок,
Ненадежных, городских.