Почерк странного края
Изучил я легко,
Где от ада до рая
Уж не так далеко.
Там холодного пресса
Невысоких небес
Возле карлика леса
Навесает компресс.
Слишком коротко лето,
Бесконечна зима,
Всех дороже на свете
Там лесная кайма.
Ибо тундра — ранима!
Тонок жизненный слой.
Раны — непоправимы,
Резки холод и зной.
Там прогнозом эрозий
Угрожает весна.
И в опасном прогнозе
Там весна — не одна.
Там бывает, что трактор,
Заготовщиком дров, —
Неожиданный автор
Буревых катастроф.
Обнаженные жилы
Вековечного льда
Рвутся солнечной силой —
И приходит беда.
Не беда — катастрофа.
Эрозийный процесс,
И библейские строфы
Учит заново лес.
Миллионы оленей,
Ибо тундра — щедра!
И в утиных селеньях
Тучи пуха, пера.
Драгоценность реликта —
Легендарный глухарь
Скачет прямо на пихту
И токует как царь.
В вымирающей птице,
Обходящей людей,
Много тайны таится
Темных тундровых дней.
. . . . . . . . .
Сбережем этот нежный,
Этот жизненный слой,
Скрытый корочкой снежной
Над застывшей землей.
* * *
Дым — это юрта!
Дым — это дом!
Ясное утро
В крае седом.
Падает иней,
Кончен полет.
Призрачно сини
Небо и лед.
Речка и ветер.
Стынет река.
Резче на свете
Нет языка.
Индигирка
Круговым пылало солнце светом
Индигирским, Оймяконским летом.
Все, что пряталось, таилось и молчало, —
Полной жизнью вдруг затрепетало.
Показались в том ущелье узком
Незадолго до Николы трясогузки.
Гусь-пескун и белолобая казарка
Прилегли под каменную арку.
И бекас в манере вертолета
Вверх взмывал в небесные высоты.
Клекотали, клекотали куропатки
В Барагонском лиственном распадке.
Дятла, дятла слышалось жужжанье,
Лошадей заливистое ржанье.
В поединки там вступали турухтаны
И ныряли черные турпаны,
В отмелях на солнце грелись щуки,
Ставя тело вдоль речной излуки.
Проплыла рыжеголовая гагара,
Прячась в воду близ деревьев старых,
И над царством птичьим и звериным
Звон и визг держался комариный.
И над этим торжищем бессонным
Я в кустах стоял с магнитофоном.
Записал все звуки для науки,
Даже те, что издавали щуки.
* * *
Стулья — ненужная мебель,
Даже под ангельский гул
Ни на земле, ни на небе
Я не потребую стул.
Вовсе ненужный для тела
Мебельный агрегат
Пущен не может быть в дело,
Рай перед ним или ад.
Не подсказали ни строчки
Стулья натуре моей.
Даже Сизифовы бочки
Были мне краше, важней.
Жизнь свою выслушав стоя,
Я не присел ни на час,
Чтоб отдохнуть после боя,
Чтоб рассчитаться с судьбою
Без аллегорий и фраз.
* * *
Я вызываю сон любой.
С любой сражаюсь тенью,
С любой судьбой вступаю в бой,
В моем ночном сраженье.
О будущем своем молчу,
Далек от предсказаний,
Я дятлам в памяти стучу,
Чту дятла показанья.
Небрежный почерк на коре —
Зарубки и засечки —
Подстать моей ночной игре,
Танцующей от печки,
От печки детства моего —
Печурочки железной,
Где все — и грусть и торжество,
Все для меня полезно.
1973
* * *
Он многословен, как Гомер,
Тот ледоход,
Ни в чем, ни в чем не знает мер
Бегущий лед.
И солнце чувствует врага —
Разбитый лед.
И с хриплым стоном в берега
Он бьет.