— Как, Георгий Осипович, разве вас не предупредили?
— Нет, никто ничего не говорил, и письменного извещения не было.
— Весьма странно. Тем более, что капитан «Новодружеска» сейчас пишет на вас донос генконсулу за то, что вы ночью отказались принять от них швартовы.
И так далее. Оказалось, что в два часа ночи наш вахтенный помощник услышал крики с мостика швартующегося теплохода:
— Эй, на «Звенигороде», принимайте концы!
Береговых швартовщиков не было. Команда наша спала, и уже не оставалось времени, чтобы поднять людей. Вдвоем с матросом помощник попытался все же принять и завести подаваемые швартовы. Но они были тяжелые, а силенок у этой пары было маловато.
С мостика «Новодружеска» полетели грозные команды и мат. Мои ребята не нашли ничего лучшего, как пульнуть теми же словами и, бросив концы, отойти в сторонку. Создалась пренеприятнейшая ситуация. Получалось так, что «Звенигород» отказывается помочь швартующемуся судну. И никакие объяснения тут не помогут.
Помощнику от меня влетело за то, что поздно увидел подходившее судно и не поднял сразу же меня и старшего помощника. Мы уж как-нибудь разобрались бы в обстановке и такого безобразия, я уверен, не допустили бы.
И вот мы стоим борт о борт: два молчаливых, разгневанных недруга. Ни я к капитану — с объяснениями, ни капитан — ко мне.
Под вечер приходит вахтенный:
— Георгий Осипович, к вам гость! Виктор Викторович Конецкий, дублер с нашего соседа!
Ну, думаю, сейчас начнется. Знаменитый писатель, видите ли, возмущен нашими действиями! Ведь сам капитан не пришел и нашел такой выход! Ничего, милый друг, хоть ты и пишешь генеральному консулу и подсылаешь писателя, а все равно сам виноват во всем. Вот так! И вот мы сидим друг против друга по разные стороны большого письменного стола и молчим.
Я рассматриваю гостя и жду атаки. Но ее не случилось, да, видимо, она и не была запланирована.
— Виктор Викторович, вы, вероятно, по поводу ночного инцидента?
Мы быстро выяснили обстоятельства недоразумения и к этой теме больше не возвращались. Конецкий курил сигарету за сигаретой, а я смотрел на него, и он мне все больше и больше нравился.
Мы тогда были в том возрасте, который называют зрелым. Конецкому, вероятно, лет сорок пять, ну а мне лет на пятнадцать побольше. Хороший возраст! Постепенно разговорились. Перешли в салон. Буфетчица, наша миленькая Людочка, сервировала чай. От чего-либо более существенного Виктор Викторович категорически отказался.
И вот за чаем мы просидели до глубокой ночи. О чем только не говорили, что только не вспомнили! И тот случай на «Ермаке» вспомнили. И Арктику. И перегоны по этой тяжелой трассе. И многое, многое другое.
И я подумал: неужели это тот самый молоденький капитан сейнера? И мне как-то стыдно и совестно стало за то, что я с этаким пренебрежением отзывался в начале беседы о его книгах. Ведь все, что в них есть, — это правда, это выстрадано, и это понято именно так, как и должно быть понято.
Я увидел перед собой умного, зрелого, опытного и весьма наблюдательного человека. Видел и понимал, что ему тяжело и больно жить. Вероятно, так же больно, как Шукшину, Высоцкому, быть может — Евтушенко и всем тем, кто хотел кричать криком, видя происходившее вокруг.
Ведь время было нелегкое. Усиленно травили Пастернака, Солженицына. Приумолк и Виктор Викторович. Его тоже начали замалчивать.
Давно уснул мой попугай. Уж не помню, в который раз мы заваривали свежий чай. Плавал ароматный дымок. Пепельницы были полны. А мы все говорили и говорили.
Я проводил Конецкого до трапа. Больше мы никогда не встречались. Лишь изредка обменивались письмами и телеграммами. Видел я его на экране телевизора.
Пришли к Конецкому успех, признание, любовь читателей. Мне кажется, что никогда он не покривил душой, не совершил сделку со своей совестью, не слукавил, не делал попыток понравиться.
Но думается, на сердце тот же камень и грусть. Так же, как прежде, а может быть, и сильней болит душа. Это хорошая, честная грусть, она делает честь любому писателю, гражданину.
Но, Виктор Викторович, поздравляя вас с 60-летним юбилеем и крепко пожимая вашу руку, я от всей души желаю вам покоя и умиротворения. Не все так уж печально! Жизнь прекрасна и стоит того, чтобы ее любить.
Г. Кононович.
«Вымпел». 1989. № 6.
ИЗ АВТОБИОГРАФИИ.
Я, Кононович Георгий Осипович, родился 15 октября 1914 года в селе Краскино Посьетского района Приморского края.