– О, чертова музыка! – с досадой на этот стук сказал он и сел на одну из скамей близ стола, положил локти на стол и впустил обе руки в густые волосы.
Он курил папироску за папироской. Зажигая спичку, он освещал себя. Он был бледен и казался взволнованным или озлобленным.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому, ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался на скамью, впуская пальцы в волосы, или ложился на одну из скамей, кладя, по-американски, ноги на стол.
После третьего выстрела он прислушался минут семь, но не слыша ничего, до того нахмурился, что на минуту как будто постарел, медленно взял ружье и нехотя пошел по дорожке, по-видимому, с намерением уйти, но замедлял, однако, шаг, точно затрудняясь идти в темноте. Наконец пошел решительным шагом – и вдруг столкнулся с Верой.
Она остановилась и приложила руку к сердцу, с трудом переводя дух.
604
Он взял ее за руку – и в ней тревога мгновенно стихла. Она старалась только отдышаться от скорой ходьбы и от борьбы с Райским, а он, казалось, не мог одолеть в себе сильно охватившего его чувства – радости исполнившегося ожидания.
– Еще недавно, Вера, вы были так аккуратны: мне не приходилось тратить пороху на три выстрела… – сказал он.
– Упрек – вместо радости! – отвечала она, вырывая у него руку.
– Это я – так только, чтоб начать разговор: а сам одурел совсем от счастья, как Райский…
– Не похоже! Если б было так, мы не виделись бы украдкой, в обрыве… Боже мой!
Она перевела дух.
– А сидели бы рядком там у бабушки, за чайным столом, и ждали бы, когда нас обвенчают!
– Так что же?
– Что напрасно мечтать о том, что невозможно: ведь бабушка не отдала бы за меня…
– Отдала бы: она сделает, что я хочу. У вас только это препятствие?
– Мы опять заводим эту нескончаемую полемику, Вера! Мы сошлись в последний раз сегодня – вы сами говорите. Надо же кончить как-нибудь эту томительную пытку и сойти с горячих угольев!
– Да, в последний раз… Я клятву дала, что больше здесь никогда не буду!
– Стало быть, время дорого. Мы разойдемся навсегда, если… глупость, то есть бабушкины убеждения разведут нас. Я уеду через неделю: разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и не разойдемся больше…
– Никогда? – тихо спросила она.
Он сделал движение нетерпения.
– Никогда! – повторил он с досадой, – какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не – «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда – что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят
605
вместе…
– Довольно, Марк: я тоже утомлена этой теорией о любви на срок! – с нетерпением перебила она. – Я очень несчастлива: у меня не одна эта туча на душе – разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с бабушкой – и это убивает меня, и ее еще больше: я вижу это. Я думала, что на днях эта пытка кончится: сегодня, завтра, мы, наконец, выскажемся вполне: искренно объявим друг другу свои мысли, надежды, цели… и…
– Что потом? – спросил он, слушая внимательно.
– Потом я пойду к бабушке и скажу ей: вот кого я выбрала… на всю жизнь. Но… кажется… этого не будет… мы напрасно видимся сегодня: мы должны разойтись! – с глубоким унынием, шепотом досказала она и поникла головой.
– Да, если воображать себя ангелами, то, конечно, вы правы, Вера: тогда – на всю жизнь. Вон и этот седой мечтатель, Райский, думает, что женщины созданы для какой-то высшей цели…
– Для семьи созданы они прежде всего. Не ангелы: пусть так – но и не звери! Я не волчица, а женщина!
– Ну пусть для семьи: что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже не любовь, а особая забота, дело нянек, старых баб! Вы хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и прочее – только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
– Да, люди! – сказала она.
Он усмехнулся и пожал плечами.
– Пусть драпировка, – продолжала Вера, – но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, – вон изменились, похудели?.. Не всё ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?