— Не закрыто! — раздался резкий, повелительного тона старческий голос.
Она вошла.
Это была типичная однокомнатная одинокого человека. Опрятная кухонька. Ковер. Телевизор в большой комнате. Телевизор, который, как видно, никогда не выключался, — вот и сейчас там бегали-мельтешили какие-то футболисты, взлетал и катился колобком неунывающий мяч. Пенсионер, худой и седой мужчина, тот самый, что был с арбузом на остановке, теперь, только уже без своей палевой шляпы и без пиджака, лежал на тахте, страдальчески полуоткрыв рот с коронками металлических зубов, холодно глядя на сестру из-под принахмуренной прицельной брови. Табуретка со стаканом, каплями, таблетками, куском едва розового недоеденного арбуза стояла у тахты. Арбуз все-таки оказался неспелым, ерундовым.
— Что же вы так долго?! — упрекающе-жестким голосом сказал старик. — Ждать надоело!
Он чуть приподнялся, опираясь на локоть и морщась.
Сестра молчала.
Он не приглашал ее ни раздеться, ни сесть. И она сама сняла плащ, поискав взглядом, повесила на ручку двери, сняла ботики и, подняв свою сумку, прошла в комнату.
— Садитесь! — наконец буркнул пенсионер.
И она присела к столу, где лежали какие-то бумаги, неоконченная рукопись, книги с закладками, достала карточку.
— Ваша фамилия Полещук? — спросила она.
— Полещук… Михаил Митрофаныч, — ответил он.
— Михаил… Митрофанович? — она оторвала взгляд от карточки и медленно, точно во сне или пытаясь что-то припомнить спросонья, перевела взгляд на тахту.
Пенсионер уже сидел на ней, сгорбленный, насупленный, удрученный, он прислушивался к своей боли.
— Ну, что? — по-своему истолковав ее вопрос и взгляд, резко переспросил он: — Никогда такого имени не слыхали?
— Нет… Слышала… — ответила сестра, становясь вдруг белее известки. Ручка выпала у нее, покатилась по ковру..
— Что это вы? — кряхтя, сказал пенсионер все с тем же раздражением, поднял ручку, положил на стол. — Да оставьте вы вашу канцелярию… Потом. Болит… Сил нету… Я уж вас жду, жду..
— Сейчас, — ответила она… Достала из сумки коробку с ампулами, коробку со шприцем. Подошла к окну. Пенсионер приглушил телевизор. В тишине стало слышно, как хрустит стекло.
После укола старик прилег, боль, должно быть, отпустила его, и он уже мягче смотрел на сестру, как она записывала в карточку. Белый шрам на лбу пенсионера зарозовел, пересекся морщинами припоминания.
— Где-то я вас видел?
— Нет, — ответила она. — Вы ошиблись. Мы не встречались.
Она явно торопилась уйти, нервно черкая в карточке.
— Да как же «нет»? — не согласился он, поворачиваясь и приподнимаясь, пытаясь сбоку вглядеться в ее лицо… — Как будто… Нет… Вы..
Но она уже встала, торопливо укладывала в сумку свои инструменты, отворачиваясь от него, а он все смотрел, ошаривая взглядом ее фигуру, с видом озадаченной ошеломленности, неверия, припоминания и, может быть, даже боязни. Он явно соображал, что еще сказать, спросить, но его сестра уже вышла в коридор, стала надевать плащ, путаясь в рукавах. Теперь она очень торопилась.