— Очень быть может.
Фебуфис ему насмешливо поклонился.
— Можешь мне и не кланяться, — спокойно сказал ему Мак.
И Мак, заплатив свои деньги, ушел ранее других из таверны.
Обе выходки Фебуфиса, как и следовала ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наемным убийством.
Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчет картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это «мечта живописца», и позволял ее видеть посетителям.
В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нем тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался необыкновенною смелостью, щедростью и непреклонностью каких-то своих совершенно особенных и твердых убеждений, с которыми, долго ли, коротко ли, придется посчитаться очень многим. Это делало его интересным со стороны политической, а в то же время герцог слыл за большого знатока и ценителя разнообразных произведений искусства, и особенно живописи.
Высокий путешественник прибыл в Рим полуинкогнито из Неаполя, где все им остались очень довольны. Папский Рим ему не понравился. Рассказывали, будто он сказал какому-то дипломату, что «дело попов — молиться, но не их дело править», и не только не хотел принимать здесь никаких официальных визитов, но даже не хотел осматривать и многих замечательностей вечного города.
Властям, которые надеялись вступить с герцогом в некоторые сношения, было крайне неприятно, что он собирался уехать отсюда ранее, чем предполагалось по маршруту.
Говорили, будто одному из наиболее любимых путешественником лиц в его свите был предложен богатый подарок за то, если оно сумеет удержать герцога на определенное по маршруту время. Это лицо, — кажется, адъютант, — любя деньги и будучи смело и находчиво, позаботилось о своих выгодах и сумело заинтересовать своего повелителя рассказом о скандалезном происшествии с картиною Фебуфиса, которая как раз о ту пору оскорбила римских монахов, и о ней шел говор в художественных кружках и в светских гостиных.
Хитрость молодого царедворца удалась вдвойне: герцог заинтересовался рассказом и пожелал посетить мастерскую Фебуфиса. Этим предпочтением он мог нанести укол властным монахам, и от этого одного у него прошла хандра, но зато она слишком резко уступила место нетерпению, составлявшему самую сильную черту характера герцога.
Фебуфис входил в круг идей, для него посторонних, и неожиданно получил новое значение.
Глава пятая
Тот же самый адъютант, которому удалось произвести перемену в расположении высокого путешественника, был послан к Фебуфису известить его, что такая-то особа, путешествующая под таким-то инкогнито, желает завтра быть в его мастерской. Фебуфису показалось, что это сделано как будто надменно, и его характер нашел себе здесь пищу.
— Разве ваш герцог так любит художество? — спросил он небрежно у адъютанта.
— Да, герцог очень любит искусство.
— И что-нибудь в нем понимает?
— Как вы странно спрашиваете! Герцог — прекрасный ценитель в живописи.
— Я слыхал только, что он хороший покупатель.
— Нет, я говорю вам именно то, что и хочу сказать: герцог — хороший ценитель.
— Быть ценителем — это значит не только знать технику, но иметь понятия о благородных задачах искусства.
— Мм… да!.. Он их имеет.
— В таком разе вы повезите его к Маку.
— Кто этот Мак?
— Мак? Это мой славный товарищ и славный художник. У него превосходные идеи, и я когда-то пользовался его советом и даже начал было картину «Бросься вниз»*, но не мог справиться с этою идеей.
— Бросься вниз?
— Да… «Бросься вниз».
Гостю показалось, что хозяин над ним обидно шутит, и он сухо ответил:
— Я не понимаю такого сюжета.
— Позвольте усомниться.
— Я не имею привычки шутить с незнакомыми.
— «Бросься вниз» — это из евангелия.
— Я не знаю такого текста.
— Сатана говорит Христу: «Бросься вниз».
Адъютант сконфузился и сказал:
— Вы правы, я вспоминаю, — это сцена на кровле храма?
— Вы называете это «сценою»? Ну, прекрасно, будь по-вашему: станем называть евангельские события «сценами», но, впрочем, все дело в благородстве задачи. Обыкновенно ведь пишут сатану с рожками, и он приглашает Христа броситься за какие-то царства… По идее Мака выходило совсем не то: его сатана очень внушительный и практический господин, который убеждает вдохновенного правдолюбца только снизойти с высот его духовного настроения и немножко «броситься вниз», прийти от правды бога к правде герцогов и королей, войти с ним в союз… а Христос, вы знаете, этого не сделал. Мак думает, что у них шло дело об этом и что Христос на это не согласился.
— Да, конечно. Это тоже интересно… Но герцог вообще хочет видеть все ваши работы.
— Двери моей студии открыты, и ваш повелитель может в них войти, как и всякий другой.
— Он непременно желает быть у вас завтра.
— Непременно завтра?
— Да.
— В таком случае лучше пусть он придет послезавтра.
— Позвольте!.. Но почему же послезавтра, а не завтра?
— А почему именно непременно завтра, а не после завтра?
— Нет, уж позвольте завтра!
— Нет, послезавтра!
Адъютант молча хлопнул несколько раз глазами, что составляло его привычку в минуты усиленных соображений, и проговорил:
— Что же это значит?
— Ничего, кроме того, что я вам сказал, — отвечал Фебуфис и, вспрыгнув на высокий табурет перед большим холстом, который расписывал, взял в руки кисти и палитру.
Все существо его ликовало и озарялось торжеством в самом его любимом роде: он мог глядеть свысока на стоявшего около него светского человека, присланного могущественным лицом, и, таким образом, унижал и посла и самого пославшего.
Адъютант не скрывал своего неприятного положения и сказал:
— Я не могу передать герцогу такого ответа.
— Отчего?
— Он не терпит отказов.
— Ну, нечего делать, потерпит.
— Он не согласится остаться здесь до послезавтра.
— Человек, который так любит искусство, согласится.
— Он назначил завтра вечером уехать.
— Он сам себе господин и всегда может отсрочить.
Адъютант рассмеялся и отвечал:
— Вы оригинальный человек.
— Да, я не рабская копия.
— Без сомнения, герцог может остаться везде, сколько ему угодно, но поймите же, что с ним не принято так обходиться. Ему нельзя диктовать.
— Значит, у него есть характер?
— И очень большой.
— Да, говорят, и я слышал, — это интересно!.. Так вот мы его испробуем: вы скажите ему, что так и быть, пущу его к себе, но только послезавтра.
— Прошу вас, оставьте это, маэстро!
— Не могу, господин адъютант, не могу, я тоже — рекомендуюсь вам — человек упрямый.