Маша. Все спят.
Табардин. Да, вот еще что… Дарья Дмитриевна еще не вернулась?
Маша. Никак их голос сейчас слыхать.
Табардин. Хорошо, хорошо, уходите.
Маша уходит; он прибирает книги, швыряет несколько томов.
Черт знает какой завал. (Идет к балконной двери, за которой слышны голоса.) Даша, это ты?
Голос Даши. К тебе можно?
Табардин. Да, да, я тебя поджидаю.
Даша (в дверях оборачивается назад). Зайдемте.
Голос Заносского. Не хочу.
Даша. Я вас прошу. Вы слышите, я хочу.
Табардин. Константин Михайлович, заходите.
3аносский входит.
Вы откуда?
Заносский. Гуляли.
Даша в изнеможении, с закрытыми глазами садится на диван, Заносский на стул. Табардин хлопочет около чайника.
Табардин. Я начинаю думать, что здесь малярийное место. Всего с приезда прошло пять дней, а я чувствую себя больным, опустошенным. Голова туманная, вместо мыслей какие-то обрывки выскакивают, точно кузнечики. Сажусь писать, и все кажется мне глубоко бездарным, давно известным. Не могу найти нужной книги, кусаются комары, раздражает каждый пустяк.
Заносский. Что-нибудь философское пишете?
Табардин. Так, одно исследование. План книги огромный. Но, собственно, для защиты диссертации я готовлю третью главу «Разложение трагедии в драму девятнадцатого века». А это интересно, пожалуй, и для вас как актера.
Заносский (сухо). Я никогда не читаю книг..
Табардин. Причину разложения, потерю трагического пафоса я вижу в измельчании любовной энергии. Любовь нашего времени есть частное дело между двумя любовниками. Современная драма только приподнимает занавеску над альковом и показывает любопытным тот или иной любовный анекдот, из которого ровно ничего, кроме анекдота, и не вытекает. Любовь в античной трагедии представляется как мировое событие. В нем принимали участие боги, оно устрашало народы. Да-с. Обманутая Медея устремляется за мщением в небеса и оттуда, с окровавленной колесницы, бросает любовнику останки своих детей. А в современной драме ведут истерические разговоры, боятся выстрелить из пистолета, замахиваются и не ударяют. Здесь трусит автор, не решаясь подсыпать яду, трусит актер слишком резкого жеста, трусит зритель, как бы его не одурачили. И все оттого, что любовь за двадцать веков разложилась, стала буржуазной и прибегает к помощи гражданских законов, чтобы как-нибудь не оказаться пережитком, выдумкой старых поэтов. Важнейшая ее часть, сущность любви, метафизика, предана насмешке, поруганию, забвению. Правду я говорю, Даша?
Даша. Я не знала, что ты занимаешься любовью, Никита. Хотелось бы мне почитать, что ты можешь написать о любви.
Табардин. По-твоему, в любви я ничего не смыслю. Муж я плохой, верно. В любовники, пожалуй, не гожусь, а о любви напишу.
Даша. Но, надеюсь, не почерпнул своих выводов из личного опыта.
Пауза.
Табардин. Ты, Дашенька, старайся касаться более общих тем.
Даша. Воображаю, ты надуваешь Любу, и она устремляется в колеснице на небеса, искать мщения…
Заносский. Хи-хи-хи.
Табардин. Что с тобой сегодня?
Даша. Я спать хочу. Я устала. Мне надоела любовь. Какое гнусное слово — любовь. Представляется окошечко, герань, кисейная занавеска и за ней разомлевшая девица вожделеет, румянится, косится на окошко — не идет ли? Да придет он, придет, хоть не румянься.
Заносский. Странные понятия, Дарья Дмитриевна.
Даша. Быть бы теперь старухой, нацепила бы фаншон. Вот воля-то…
Заносский. Очевидно, вам нравится топтать в грязь самые возвышенные чувства. Это смело, смело, может быть. Но благородно ли, я спрашиваю? Не знаю.
Даша. Ах, будто бы ваши возвышенные чувства потерпели крушение.
Заносский. Моими чувствами живут тысячи людей. Да-с. Плачут и смеются. Я не позволю их топтать в грязь, выставлять напоказ перед этим господином.
Табардин. Послушайте, у вас какие-то разоблачения начались. Я лучше уйду.
Даша. Не уходи. Это наш обычный разговор.
Заносский. Виноват. У меня достаточно гордости, чтобы молчать. И хотя Дарья Дмитриевна, очевидно, привела меня сюда разоблачать — я молчу. (Закрывает рот рукой.)
Даша. Не грызите ногтей.
Табардин. Вот и чай готов. (Заносскому.) Вам покрепче?