Люба. Да, да, да, да. Это новые штучки готовятся.
Даша (печально). У тебя горько под языком, — так ты сейчас ненавидишь меня, Люба.
Люба. Я бы тебя попросила оставить мой язык в покое. (Мужу.) Я не уйду отсюда, так ты и знай.
Табардин. Даша, я могу спросить? Ты мне ответишь?
Даша. Да.
Табардин. Такое твое решение… Все, что с тобой сейчас, твои слова… Даша… Это от любви?
Даша. Ты хочешь сказать: запели во мне трубы… зовут — вернись, моя чистота… (Смеется.)
Люба. Теперь я поняла, — это шантаж.
Голос Хрустакова. Черти окаянные! Люба, Люба! Меня задушил воротник. Какой идиот выдумал завязанные галстуки. (Появляется на балконе.)
Табардин в это время медленно уходит в глубь сада.
Даша, ну наконец-то. Разве можно так пропадать. Завяжи, пожалуйста, галстук.
Даша. Может быть, Люба лучше завяжет.
Люба. Семен, скажи раз и навсегда, кто здесь хозяйка: я или она?
Хрустаков. Тише ты, овца. Сейчас придут. Беги, пудрись. Глазищи наревела, всех гостей перепугаешь…
Люба. Все вы эгоисты, грубияны… Ненавижу… (Уходит в дом.)
Хрустаков (которому Даша завязывает галстук). А я уж собрался гостям отказ посылать… Ты, пожалуйста, будь иолюбезнее. Люди милые; простые… Да нельзя же так туго затягивать… Представь, эта дура Матрена перепакостила селедки. Я ей говорил: ты с горчицей и покрепче… Завязала?
Даша. Семен, ты простой, хороший, честный человек. Я была тебе плохой женой.
Хрустаков. Ну вот, чего там разбирать. Дайка я тебя поцелую, душа моя…
Даша. Я сделала тебе много, очень много зла. Я порочная, неверная, дурная жена. Все семь лет я мечтала…
Хрустаков. Кто старое помянет… Завязала? Мерси.
Даша (распуская галстук). Я завяжу еще лучше. Хрустаков. И так было хорошо, ей-богу.
Даша. Все семь лет я мечтала о другом человеке. Ночью лежала рядом с тобой и разжигала себя думами о любви к кому-то, кого еще не знала, но хотела. Он казался мне совершенным. Я слышала твое дыхание и плакала от отчаяния.
Хрустаков. Подожди. Все это я замечал. Но к чему ты сейчас это говоришь? Ты фантазерка, это мне как раз и нравится, перчик такой, кайенский…
Даша. Когда Никита пришел к нам в дом, он был тот, о ком я мечтала. Подумай, жить рядом с ним три года, какая мука, какой грех…
Хрустаков. Мне Люба про что-то другое болтала…
Даша. Вот тут-то и наступает мой самый кошмар, грязь, мрак, ужас…
Хрустаков (задыхаясь). Дашенька, уволь. Вижу, ты хочешь очиститься, стать честной передо мной, а делаешь очень больно.
Пауза.
Я тебя, детка, и грязненькую люблю. Такая ты мне ближе. Сам-то я, думаешь, хорош? Помирать буду, ты ко мне приди, все расскажу. (Оглядывается на дом.) Вот какие были дела. (Сжав кулак, зажмурился, всхлипнул.) Даша, ты была мне женой, и на том спасибо.
Даша. Ну, не плачь. Дай я тебе рубашку поправлю. Вот так. Ты очень представителен в новом пиджаке.
Хрустаков. Я, знаешь, чересчур набегался. (Вынимает платок, из кармана вываливается карточка.) Вот, совсем забыл. Понимаешь, гостям по почте послано меню: раки бордолез, уха, седло баранье, салат писанли, котлеты дю-воляй, бомб глясэ, кофе и выпивка. А на обратной стороне стишки: «В день рождения жены гости все поражены». Нравится? Сам придумал.
Входит Табардин.
Не сшиби фонарь.
Табардин. Что?
Хрустаков. Пить будешь?
Табардин. У тебя, кажется, крепкие папиросы. Дай мне несколько штук.
Хрустаков (вынимает портсигар). Бери все. Никита, хороший ты все-таки человек, ей-богу. Дай-ка тебя обниму. (Трясет за плечи.) Друзья мы с тобой, друзья. Друг друга уж не выдадим, а?
Табардин (с трудом). Нет, мы не друзья, Семен.
Хрустаков. Так. Вот что я придумал: выпьем. (Наливает.)
Табардин. Да. Мне холодно.
Хрустаков. Кричат: июль, июль, а вечер, смотри, какой сырой.
Табардин. Семен, я уезжаю от вас навсегда…