Между нами, Бастиан. Ты что-нибудь разузнал?
Только не говори никому. Если приметы не лгут, то я изловил птичку, за которой мы так страстно гоняемся. Здесь неподалеку он живет весело и припеваючи. Сегодня утром я намекнул об этом Педро, так, полусловами. «Но не будем портить праздника», — сказал я. «Ах, Клаудина!» — вздохнул бедняга из глубины сердца, точно хотел вымолвить: «К черту брата, приди в мои объятья!»
Я наблюдал за девочкой, я заметил зарождающуюся страсть в ее душе: это — такое прелестное зрелище, от которого просто молодеешь!
Ах, если бы мы уже осуществили свой замысел, который имеет такое значение для всего дома Кастельвеккио и от которого зависит отчасти и судьба Педро! Я так часто говорю ему: сеньор, будьте влюблены. Кто вам мешает? Будьте подле Клаудины. Кто вам препятствует? Только не забывайте совсем вашего долга перед самим собой, перед вашим семейством и перед светом. Ты думаешь, помогает?
Как лекарство, не правда ли? Успокойся, Бастиан, не так же ли поступали и мы со своими наставниками?
Нет, друг мой, я не то имел в виду. Неужели мы понапрасну совершили столь далекий путь из Мадрида сюда? Неужели мы вернемся домой посрамленные? И кто, как не я, должен нести вину за это? Я увещеваю его как порядочный человек. Как! Допустить, чтоб его брат одичал в распутстве, таскался по всей стране с игроками и бездельниками, обманывал больше девушек, чем иному на глаза попадалось, и затевал ссору чаще, чем пьяница облегчает пузырь!
Безрассудный, непостижимый малый!
Ты бы на него посмотрел, как он подрастал: это было прелестно! Дня не проходило, чтоб он не смешил нас своими веселыми проказами; а мы, старые дураки, смеялись над тем, что впоследствии должно было послужить нам к величайшему огорчению. Отец не уставал слушать рассказы о его шалостях, о его ребяческих геройствах. Вечно он возился с собаками; ни одно окошко соседа, ни один голубь не были от него в безопасности; как кошка, лазал он по деревьям и по крышам. Однажды он свалился. Ему было восемь лет. Этого я никогда не забуду: он прошиб себе здоровую дырку в голове, но спокойно направился к утиному прудку во дворе, обмылся и вернулся в дом, держась рукой за лоб. Тут он заявил с весело смеющимся лицом: «Папа! Папа! Я пробил себе дырку в голове!» — точно хотел отрапортовать о какой-то удаче, выпавшей ему на долю.
Мне обидно за благородную смелость, за веселый характер этого мальчика!
Так оно пошло и в дальнейшем: чем старше, тем необузданнее. Вместо того чтобы бросить глупости, вместо того чтобы утихомириться, вместо того чтобы приложить свои силы для славы своего рода и себе на пользу, он стал выкидывать бессмысленные проказы одну за другой, обманывал и обольщал всех девушек и, наконец, совсем сбежал из дому; по слухам, он связался с самым дурным обществом, и я не понимаю, как он только это выносит, так как все еще сохранил в основе благородство и величие души.
Желаю тебе успеха, Бастиан! Верни его семье.
Этого недостаточно! Мы не позволим, чтоб он безнаказанно нас дурачил. Поймай я его только за шиворот, я уже сыщу для него местечко в монастыре или в какой-нибудь крепости, и пусть Педро пользуется всеми правами первенца. Король уже дал понять свою точку зрения на это. Если только правда, что мой красавец находится в этой местности, то будь я не я, если не изловлю его еще сегодня в честь празднества. Мы не можем взять на себя вины за это перед богом и людьми: старик отец перевернулся бы в гробу!
Отлично сказано, Бастиан! Ты все тот же старый, верный Бастиан.
И именно поэтому… Между нами… присмотри-ка слегка за дочкой!
Что ты хочешь этим сказать?
Дьявол — шельма, а Педро и любовь тоже не дремлют.
Все тот же старый Бастиан! Прости мне: ты не умеешь делать различий. Ведь эта девушка, забота моей души, цель восемнадцатилетнего воспитания, самое чуткое, деликатное женское существо, дрожит перед малейшей мыслью, — да что там перед мыслью! — перед малейшим намеком на чувство, которое было бы ее недостойно.