за ее развитием, признает, что это «мы» относится и к нему, — если у каждого из нас есть предметы столь близкие и дорогие сердцу, что говоря о них, он старается наложить на себя холодность и спокойствие, старается избегать всяких выражений, в которых выражались бы его чувства, наперед уверенный, что и при всей возможной для него холодности, речь его будет очень горяча; если, говорим мы, у каждого из нас есть такие дорогие сердцу предметы, то критика гоголевского периода занимает между ними, наравне с Гоголем, одно из первых мест. Потому -то говорить о ней мы будем как можно холоднее: в настоящем случае нам ненужны и почти противны восклицательные знаки и восторженные фразы: есть такая степень уважения, преданности, сочувствия, любви, когда всякие похвалы отвергаются, как нечто невыражающее всей полноты чувства, как нечто неуместное, излишнее.
Будем же говорить самым холодным тоном; потому что дело идет о слишком дорогих для нас предметах.
До последнего времени, люди, писавшие о нашей литературе, не отдавали должной справедливости заслугам Надеждина. О нем говорили очень редко, да и то вскользь, и почти всегда эти беглые отзывы были неблагоприятны ему. Только в прошедшем году заговорил о нем наш журнал. Излагая историю развития понятий о значении Пушкина, мы объясняли основания, по которым Надеждин, писавший в 1828— 1830 годах под именем экс-студента Надоумко, произносил строгий приговор всей тогдашней литературе. Это был едва ли не первый голос в защиту энергического критика, многими забытого, всеми другими осуждаемого. Тогда мы не нашли себе товарищей в деле восстановления доброй памяти этого имени. И когда, назад тому три месяца, во второй статье наших «Очерков» мы упоминали о нем, наш голос попрежнему оставался единственным, возвышающимся в честь ему. Не думали мы тогда, что смерть осуждаемого и полузабытого писателя так скоро явится печальною восстанови-тельницею общего уважения к нему в нашей литературе. Теперь нет нужды защищать его: все соединились в похвалах умершему, которого не чтили при жизни. Прекрасная статья о нем, напечатанная в № 5 «Русского вестника» г. Савельевым, встречена общим одобрением и сочувствием... жаль только, что хвалы не проникают в могилы.
Если бы здесь должно было представить полную оценку всей многосторонней ученой деятельности Надеждина, мы отказались бы от такой задачи, превышающей силы не только наши, но и каждого отдельного человека из нынешних наших писателей или ученых. [Есть многие отрасли знания, в которых у нас не най-763
дется ученого, равного ему специалиста, равного] [По многим
отраслям]. [Много могли бы мы перечислить отраслей науки, в каждой из которых не найдется у нас специалиста, равного ему обширностью знаний. А в нем эти знания, которых достало бы для пр>юбретения ученой] [А он, кроме того, что знал, был один первым специалистом по этим наукам] [глубоко изжил еще], [совершил по многим другим труды, которыми двинуты] [из которых каждым двинул вперед] [расширил область знания]. Богословие и церковная история, философия, эстетика, политическая история, литературы всех народов, русская история, классическая и славянская филология, археология, — десятки других отраслей знания были глубоко изучены им. По многим из этих наук, мы не имеем равного ему специалиста, по всем другим он был равен первым нашим специалистам обширностью и глубиною знаний, по каждой из них оставил труды, которые или подвинули вперед ее знание в России, или подвинули вперед самую науку — последнее должно сказать почти о всех отраслях науки, касающихся России. Если исполнится высказанное многими желание, чтобы издано было полное собрание его сочинений, мы увидим, что их изучение...
( Н а этом рукопись обрывается).
III
Условия, в которых действовала критика гоголевского периода, были, как видим, столь новы, что по необходимости возлагаемой самою сущностью дела, она должна была раскрывать собою для нашего литературного сознания совершенно новое содержание, Понятия, на которых она должна была опираться, факты, о которых должна была судить, до такой степени превышали своею глубиной и значительностью все, о чем прежде могла говорить русская критика, что опять по необходимости должны были померкнуть и исчезнуть в наших глазах все предшествовавшие ей периоды нашей критики, как [слишком] маловажные в сравнении с нею. Если б было иначе, это значило бы, что у нас в гоголевский период не было критики, соответствующей требованиям времени, достойным образом исполняющей свое назначение. Она была, исполнила свое назначение достойным образом, — и действительно, в этом роде никогда еще наша литература не имела ничего подобного ей по могуществу и блеску. Но если положение, приготовленное для критики гоголевского периода развитием нашей литературы, было очень выгодно, то и Требования, возлагаемые на нее этим положением, были очень значительны: нужны были огромные силы, чтобы удовлетворять им. Но дело известное, что у истории никогда не бывает недостатка в человеке, какого требуют обстоятельства. Потому нашелся и тогда человек, какой бмл нужен для русской критики.