Я втащила в пещеру седло, разостлала потник и уложила барса. Он, видимо, устал и лёжа спокойно следил, как я быстро собирала и подтаскивала к самой пещерке сухие сучья. Разложив костёр, я положила с одной стороны чурбан и, подсунув под лежащий ствол арчи крепкий сук, подняла конец его и навалила на этот чурбан. Теперь конец бревна возвышался над костром и, разгоревшись, должен был гореть всю ночь. Пещера наполнилась теплом и светом. Правда, немного и дымом, но на это мы не обижались. Нам было тепло и уютно.
Арстанка, по своему обыкновению, смотрел на огонь, положив на передние лапы круглую мордочку. Я со вздохом потуже стянула пояс и получше разостлала потник. Днём я нарочно выспалась на привале, чтобы ночью сторожить, вот только поужинать бы…
Ночь была тёмная, а свет костра делал её ещё темнее. В полосе света виден был только бок лошади, а когда костёр не трещал, слышалось её мерное дыхание и аппетитный хруст пережёвываемой сочной травы.
Далеко внизу, по камням, шумел ручей. Барс прихрапывал, я перекладывала ружьё с колена на колено, тёрла глаза и уже подумывала, не вздремнуть ли, так, совсем немножечко…
И вдруг… В свете костра я увидела, как что-то длинное, гибкое прыгнуло из темноты и опустилось на спину лошади. Раздался крик, страшный, какого я никогда не слыхала. Это кричала моя бедная лошадь. Ещё и ещё раз крикнула она, забилась, стараясь встать на дыбы, и вдруг тяжело упала на узкую тропинку. И тогда, в наступившей внезапно и потому ещё более угрожающей тишине, послышалось чьё-то ворчание, низкое, глубокое. Ружьё у меня в руках точно окаменело, и сама я тоже. «Наестся и уйдёт?.. Испугается костра? И ведь их обычно двое, где же второй?»
Ворчание перешло в громкое мурлыканье: зверь был доволен. На костёр и на меня он, видимо, не обращал внимания.
И вдруг…
Конечно, так и должно было случиться — у меня за спиной раздался жалобный писк. Шум разбудил барсёнка, и он бросился к выходу из пещеры. Одной рукой, не сводя глаз со страшной группы около арчи, я схватила барсёнка и засунула его в мешок из-под травы. Поздно. Круглая голова поднялась над трупом лошади, поднялась и повернулась ко мне. Машинально я всматривалась в чёрные полосы на лбу и белую оторочку ушей — совсем таких же, как у Арстанки. От света костра ярко заблестели глаза жестоким зелёным огнём.
Я сама не сознавала, что делаю. Как во сне подняла ружьё, прицелилась. Костёр бил прямо в глаза, но те страшные точки горели ярче…
Я нажала курок, в пещерке раздался грохот. Оглушённый барсёнок пискнул и затих, или я оглохла и не слышу его писка? Я продолжала стоять на одном колене, с ружьём в руках, как в момент выстрела.
Там, у дерева, не слышно было ни малейшего движения. Голова больше не поднималась, глаза не блестели. Костёр тускнел, а у меня не было силы выйти и поправить его.
И, однако, это нужно, нужно, чтобы не остаться в темноте.
Наконец я решилась выйти из пещеры. Не выпуская ружья, одной рукой я нащупала ствол арчи и подкинула на него сучьев. Затем, пятясь, вошла в пещерку и тут только сообразила, что не перезарядила своей одностволки и она защищает меня не больше, чем простая палка.
Дрожащими руками я выбросила бесполезную пустую гильзу и вставила второй патрон с разрывной пулей — последней.
Напуганный барсёнок так и заснул в мешке. Ничто не шевелилось в темноте, а я до рассвета просидела с ружьём в руках, не двигаясь.
Наконец небо над той стороной ущелья посветлело, зазолотилось и из темноты выступило то, что лежало у дерева.
Вся земля была залита кровью. На трупе лошади лежало длинное бархатно-серое с чёрными пятнами туловище, с длинным гибким хвостом в чёрных кольцах. Разрывная пуля разнесла голову, смерть барса наступила мгновенно.
Костёр ещё горел. Барсёнок выбрался из мешка, с писком подбежал было к неподвижной серой фигуре и попятился. Он несколько раз тихо подходил и отходил от неподвижных тел, наконец улёгся в нескольких шагах от них и, положив голову на лапы, смотрел на всё, что я делала, не мигая и ничем не выражая своих чувств. Но изредка, не шевелясь, он тихо и глубоко вздыхал…
Я в последний раз оглянулась на страшное место. На руках у меня был барсёнок, за плечами виссело ружьё.
Но идти пешком по горным тропам — это совсем не то, что ехать верхом. В этом я убедилась уже к середине дня, когда, задыхаясь, опустилась на тропинку в тени утёса и уронила барсёнка на землю. Голова у меня кружилась от голода, ноги горели и подгибались. Арстанка жалобно пищал: он тоже успел проголодаться.