Продолжались тренировки. Том не знал, послушал ли его Оскар или у него какие-то свои дела, не спрашивал об этом, но тот не проводил с ним весь день. Сложился своеобразный распорядок дня: Шулейман приходил в отрезке с пяти до восьми и или оставался до утра, или уходил часов в десять. Каждый день до его прихода Том и Джерри спускались в подвал, и Том постигал искусство владения огнестрельным оружием.
С пистолетом для дальней стрельбы не тренировались, в подвале это не имело смысла, так как пространство слишком ограниченное, а вывозить Тома на стрельбища в полевых условиях Джерри не считал сейчас хорошей идеей. К тому же найти подходящее для этого место совсем не просто, и Джерри вообще не думал, что это оружие им пригодится, так, на всякий случай решил приобрести.
А проба крупнокалиберного монстра ещё два дня напоминала Тому о себе болью в запястье, такая у этого чудовища была отдача. Но Джерри отметил, что Том переносит эти последствия в разы лучше, чем он сам, притом ему никто не помогал справляться с ними, сам сносил и, не хныча и не жалуясь на боль, продолжал нежеланные занятия. В эти моменты Джерри молча гордился им и думал, что он недооценивал Тома, и, какой же Том всё-таки парадоксальный: он невероятно боится боли, чуть только - сразу лапки кверху поднимает, но при этом умеет сносить боль и жить с ней лучше многих.
Каждый день был разделён надвое, жизнь окончательно разделилась надвое: «я с Оскаром» и «я, когда его нет рядом». Вечерами Том был собой и вёл свою обычную жизнь – нормальную жизнь, если не заглядывать себе в голову, а первой половине дня, когда Шулейман был у себя или ещё где-то, слушался Джерри и постигал страшное и опасное искусство, что было его тайной, ещё одной.
Сбывалось то, что сказал как-то Оскар, показавшееся нелепым: «Частная тайная жизнь Каулица». Да, так и было, он вёл двойную жизнь и держал это в тайне от того единственного, кто у него есть и кто почему-то оставался рядом, и старался держать его подальше от второй части своей жизни, в которой правил Джерри.
От постоянного, перманентно нарастающего напряжения, в котором жил, Тома начали мучить кошмары, не запоминал их и не мог сказать, что в них было что-то на самом деле страшное, но они ещё больше изматывали, изводили. Том подскакивал посреди ночи и жался к Оскару, не обращая внимания на соприкосновение его и своей голой кожи и стараясь не плакать – хотя бы вслух и не разбудить его. А в те ночи, когда ночевал в одиночестве, вставал и не меньше часа бездумно ходил по дому, включив везде свет, или, если удавалось его найти, сидел с Маркизом на коленях, один раз так в кресле и заснул и проспал до утра.
Том чувствовал так, будто Джерри высасывает из него душу, то, что он считал своей душой, собой. Он чувствовал, что теряет себя; Джерри превращает его – в себя, и Том старался урвать побольше от жизни, пока это ещё его жизнь, и бороться с ним. Но первое получалось паршиво, Том не мог открыто и как ни в чём не бывало общаться с Оскаром, а время с ним было его максимумом «отрыва и счастья». А второе просто было бессмысленно, потому что он сдался Ему уже во всём, в чём мог, и очень сложно было верить в свои силы и то, что произойдёт некое чудо и избавит их друг от друга.
Пару раз Том задерживался в ванной около зеркала, смотрел в него и видел, что его глаза становятся пустыми.
Ровно через две недели от начала тренировок, на четырнадцатом занятии Том сам попал точно в цель. Но не было радости от своего достижения – не потому, что вообще не желал этим заниматься, наверняка смог бы забыть на секунды об этом и по-детски порадоваться, что смог, если бы всё было иначе. Но в этот момент ощутил, что пройден ещё один рубикон, что он на шаг приблизился к тому самому «случится что-то плохое…».
Том молча смотрел на поражённую мишень и затем хмуро взглянул на Джерри. Джерри кивнул в знак одобрения: молодец. Слова в эту минуту были лишними.
Лето близилось к завершению. Ещё одно лето, которое он пропустил, пусть и присутствовал в нём.
Том открыл входную дверь и захлопнул её не до конца, чтобы Оскар мог зайти самостоятельно; совсем не был уверен в том, что хочет его видеть, сегодня Том чувствовал себя особенно скованным и мёртвым. Бесцельно прошёлся по гостиной и поднялся на второй этаж, зашёл в спальню. На автомате, не думая, что делает и хочет сделать, брал в руки то одну, то другую вещь, поправил криво лежащий ноутбук на столе. Открыл верхний ящик стола, второй – не запомнил этого, поскольку это не было важным, но в него сгрузил альбом и часть красок, остальные рисовальные принадлежности, которые выгреб из шкафчика в квартире, когда съезжал, хранились ниже.