На автомате достал тюбики и альбом с листами из плотной бумаги, переставил стул к подоконнику и устроился там со всем этим. Не тронул яркие цвета, которые всегда привлекали, а стал бездумно марать бумагу оттенками синего и немного чёрным, просто чтобы что-то делать и скоротать время.
Смеркалось, но свет не включил, довольствуясь светом из окна. Не заметил просто, что уже не так хорошо видно. Методично выводил линии и спирали, заполняя пространство листа. Получалось что-то похожее на волнующееся море в барашках волн.
Том не обратил внимания, когда открылась дверь за спиной. Зайдя, Шулейман поинтересовался:
- Ты чего в темноте сидишь?
- А? – Том обернулся к нему. – Я не заметил. Включи, пожалуйста, свет, - он вернулся к рисованию, хотя свободного места уже не осталось, обводил уже имеющиеся завитки.
Оскар щёлкнул выключателем и подошёл, заглядывая ему через плечо в рисунок, который Том держал на коленях.
- И давно ты рисуешь?
- Я не рисую, - не отрываясь от своего занятия, которое снова затянуло в некий транс, ответил Том.
- А со стороны выглядит именно так. Неплохо, кстати, - Шулейман снова взглянул на рисунок. – Напоминает «Звёздную ночь» Ван Гога, у него тоже небо вихрится. Видел?
Том отрицательно качнул головой и сказал:
- Это не небо.
- А что?
- Просто какая-то ерунда.
На некоторое время воцарилось молчание. Шулейман, прислонившись к ребру подоконника и скрестив руки на груди, с интересом смотрел то в рисунок, то на лицо Тома, выражение которого было отсутствующим, особенно это касалось глаз, но при этом сосредоточенным. Было категорически странно застать Тома за рисованием, потому что он никогда не делал этого и не проявлял к этому никакого интереса, и это было одной из прерогатив Джерри. Но при этом у него не было причин усомниться в том, что перед ним именно Том, и, насколько он знал, Джерри рисовал совершенно другое и по-другому. Странно, очень странно…
Том зачем-то произнёс:
- Это всё вещи Джерри, я забрал их с той квартиры. Почему-то я не могу выбросить ничего его…
- И ты решил порисовать?
- Я не рисую, - отрешённо повторил Том.
- Ты делаешь это прямо сейчас. И это весьма неожиданно с учётом того, что ты никогда не проявлял интереса к занятиям искусством, да и ни к чему другому тоже. Почему вдруг взялся за это?
Том только пожал плечами. Долго молчал, прежде чем сказать:
- Я в детстве хотел рисовать, а папа не разрешал…
- О как. В таком случае странно, что ты не занялся этим раньше. Обычно, когда человек лишён возможности делать что-то, чего хочет, когда он получает её, сразу бросается исполнять желаемое.
- Я недавно вспомнил об этом.
- Очень интересно. Получается, ты хотел рисовать и не мог? А играть на пианино ты случайно не хотел?
Том остановил движения кисти и на этот раз солгал:
- Нет, не хотел.
Бросив альбом на подоконник, он встал и быстрым шагом направился к двери.
- Ты куда? – спросил Оскар.
Том остановился и развернулся к нему:
- Я есть хочу, нужно приготовить ужин. Ты будешь ужинать со мной?
- Я уже поел. Так что ограничусь кофе и коньяком.
- Ограничивайся коньяком без меня, - непривычно холодно буркнул Том и вышел из комнаты.
Шулейман не побежал за ним, спокойно спустился и зашёл на кухню, где Том уже раскладывал на тумбочке продукты.
- Кажется, мне тут не рады? – проговорил он тоже не слишком дружелюбным тоном.
Том склонил голову и тихо сказал:
- Извини… - сам не знал, что на него нашло до этого.
Оскар ничего не ответил на его извинения и занял место за столом. Перебирая пальцами по столешнице, наблюдал за Томом, который так и стоял, застыв в той же позе с опущенной головой. Только через несколько минут Том вернулся к продуктам. Всё время приготовления ужина и трапеза прошли в молчании, что ужасно гнело Тома, но он не пытался заговорить, поскольку не знал, о чём говорить, и боялся снова ненароком «укусить». Несмотря на голод, еда не лезла в горло.