Только к показам у Миранды Джерри Тома не готовил, поскольку тому психу не нужны были просто красота и мастерство профессионала. Джерри так и не понял, что ему надо, но точно не обычное, потому, раз он так покорился Томом, пусть получает. Главное – быть рядом и контролировать, чтобы «маниакальный шизофреник» не втянул Тома во что-нибудь дурное, а то и опасное, что весьма в его безумном стиле.
В один из одиноких вечеров, когда Шулейман был то ли у себя в номере, то ли ещё где-то, Том снова сел рисовать (карандашом и ручкой и в блокноте, которые нашлись в номере, поскольку никаких рисовальных принадлежностей с собой и не подумал взять). И больше не переставал, занимался этим почти каждый вечер. Не изображал что-то конкретное, просто садился и выводил всякое на листе, что складывалось в единый абстрактный рисунок. Для него это было расслаблением, своего рода медитацией и терапией - тем же, чем рисование было для Джерри, о чём Джерри молчал. И вообще не вмешивался, когда Том рисовал.
Несколько раз Том брался за карандаш и в присутствии Оскара, когда, как нередко бывало, они были вдвоём, но не общались. Шулейман удостоил вниманием и словом его занятие только в первый раз, сказав: «Что ты там делаешь, опять рисуешь? И правильно, рисуй. Во-первых, это полезно в терапевтическом плане, во-вторых, может быть, получится из тебя художник, они все не от мира сего».
Как-то, десять раз переведя взгляд от Оскара в пустой лист и обратно, Том робко спросил:
- Оскар, можно я тебя нарисую?
- Просишь, чтобы я неподвижно посидел пару часов, позируя тебе? – Шулейман взглянул на него.
- Нет, - сконфузившись, Том качнул головой. – Просто спрашиваю твоего разрешения. Я же не могу рисовать тебя, если ты против. Наверное…
- В таком случае – окей, рисуй. Потом покажешь, что получилось, - ответил Оскар и снова уткнулся в телефон.
Том закусил губы, внимательно присмотрелся к нему и нанёс на лист первый штрих. Так и смотрел – то на парня, то в блокнот, старался уловить и запомнить все-все детали его позы.
Портрет получился в стиле эскизов модельеров – из отрывистых линий, выходящих за пределы контуров тела, лицо вышло неузнаваемым, но прекрасно была передана поза и характер, отражающийся в ней.
Том счёл рисунок никудышным и, поскольку Шулейман уже забыл про свою просьбу-требование показать ему результат, забросил его. Пересел к нему под бок, положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Оскар, удивлённый не первым с его стороны, но всё равно неожиданным порывом нежности, скосил к нему глаза и через несколько секунд обнял его одной рукой.
Том сразу отстранился. Не испугался, не подумал, что Оскар замыслил что-то дурное, но не был готов принять ласку, считал, что не заслуживает её. Шулейман по этому поводу ничего не сказал и тянуть его обратно к себе не стал.
К ночи Том попросил его уйти к себе и не ночевать с ним. А на следующее утро снова был перелёт в новую страну, вдвоём [втроём]. На протяжении почти всего полёта Том молчал и смотрел в иллюминатор. Оскар сидел не с ним, в некотором отдалении позади и по диагонали; закончив со всеми своими занятиями, он переключил внимание на Тома, около двух минут сверлил взглядом его затылок и, не увидев реакции, вырвал страницу из журнала, скомкал и точно бросил ему в голову.
Том обернулся к нему, удивлённо приподняв брови.
- У тебя и так с речью проблемы, а если не будешь тренироваться, вообще говорить разучишься, - проговорил Шулейман. – Чего ты рот на замок закрыл?
- Ты хочешь поговорить? – растерянно спросил в ответ Том.
- Не откажусь.
Том послушно перешёл к нему и сел рядом, но на этом действия закончились. Не зная, что сказать, с минуту сидел, сцепив руки в замок и смотря вперёд, и произнёс:
- А я спать хочу.
- Очаровательно, - саркастически высказался Оскар. – Так спи, лететь ещё почти час. Только обратно иди, нечего мне над ухом сопеть.
Том ушёл на прежнее место, поёрзал немножко в кресле, устраиваясь удобнее, и закрыл глаза. Поспать не получилось, но подремал, после чего почувствовал себя ещё более сонным. Спас кофе.
Про свой день рождения Том забыл и вспомнил о нём только вечером благодаря Карлосу, который, как и в прошлом году с Джерри, взялся за него и пытался убедить отметить, как надо. Том отказался, сославшись на то, что приболел и плохо себя чувствует. С учётом его подавленного состояния Карлос поверил и оставил его в покое, но потребовал с него клятвенное обещание, что «если не следующий день рождения, поскольку двадцать четыре это не так круто, то твои двадцать пять отметим так, чтобы все это ещё долго вспоминали, а мы не могли вспомнить». Том дал обещание, подспудно думая, что к тому времени его уже всё равно не будет здесь. Здесь – в жизни. Не планировал ничего делать с собой, но появившееся ещё в середине лета ощущение, что у него не будет будущего, достигло максимума.