Казалось, что по-прежнему спит – не что это сон, а что именно он сам спит, его нет. Как ещё назвать состояние, в котором нет ни мыслей, ни ощущений, кроме одного – удобства, но и оно было столь блеклым, что не считалось за чувство. Тело пресытилось бессменным положением, затекло, растеклось буквально, перестав передавать в мозг тактильные и внутренние сигналы. Как будто его нет. И тебя нет. Ты сон самого себя.
Том повернул голову вбок. Неподвижная сейчас, просвечивающая занавеска пропускала огненный, умирающий свет, но скрывала объекты за окном.
Желудок был уже пуст, но голод ощущался настолько смазано и слабо, что не считался так же, как и совершенная мягкость постели, в которую влюбился сразу, проснувшись в первый раз и не зная ещё, где проснулся.
Сон. Спит.
Повернул голову обратно, вновь прилепившись взглядом к потолку. Так и лежал, наблюдая смену оттенков неба на контурах комнаты, и, когда уже властвовал синий, постепенно темнеющий цвет сумерек, задремал. И снова заснул затем.
В следующий раз Том проснулся уже новым утром, в рань, лежащим на боку ближе к краю кровати. В голове было всё так же пусто, но ощущение сна прошло. Теперь это была явь. Непонятная, застывшая, но явь – вместе с холодком на вылезших из-под одеяла пальцах ноги, белым утренним светом и ноющей ломотой в затёкшей руке, на которой проспал неизвестно сколько часов.
«А может, всё-таки сон? – подумал он, и сразу следом возник встречный вопрос: - А где я проснусь?».
Хотелось ответить, что в доме Оскара, и действительно хотелось бы проснуться именно там. В первые три секунды хотелось. А потом вспомнил, как тот с ним обошёлся, как готов был отдать на потеху своим друзьям или вообще посторонним людям. Так даже с вещами не обращаются, не говоря уже о собаках. Хотя нет, именно так с вещами и ведут себя, с ненужными подарками, например, когда и выкинуть жалко вроде бы, и беречь нет ни желания, ни смысла.
От этой болезненной, поднявшейся и распирающей грудь обиды, которая есть – разочарование, Том шумно втянул воздух. Перекатился на другой бок и распахнул от шока глаза, и спугнутое дыхание замерло в груди, потому что совсем рядом лежал безымянный мужчина. Он был обнажён по пояс, а одеяло, закрывающее ноги и бёдра, не позволяло увидеть, что на нём надеты трусы. Том подумал, что он голый. И сам тоже был голый и раскрылся вдобавок во сне, пусть и не полностью.
Том подскочил, сел, прижимая к груди одеяло и во все глаза смотря на мирно спящего мужчину. Друзья так не делают, не спят в одной постели, тем более без одежды и разрешения. Да и не подходят они друг другу в качестве друзей, этот же человек – взрослый, очень-очень взрослый.
Том не успел дойти логической цепочкой до предположения, какие отношения могут их связывать, если не дружеские. И не мог такое даже предположить.
Путаясь в одеяле, Том замотался под ним в плед и убежал из комнаты. Забился в гостиной в угол дивана, съежившись максимально, прижав колени к груди, и только глазами метался, переходил взглядом от одной точки комнаты к другой.
«Кто этот мужчина?».
Этот вопрос и вчера колол, но мельком, без опаски, а потом и вовсе расслабился и забыл о нём думать, подумав, что незнакомец ушёл. Но теперь он стал важным, острым – потому что незнакомец остался, они провели ночь под одной крышей, о чём он, Том, узнал только постфактум.
Для успокоения готовой разбушеваться паники Том заставил себя оторваться от дивана и пошёл по квартире, чтобы убедиться, что другой спальни нет, а значит, оправдано, что они спали вместе. Но за одной из дверей обнаружилась вторая спальня – такая же комфортная, с такой же большой, застеленной кроватью.
Том растерянно стоял на пороге гостевой спальни, разглядывая её и обнимая ладонью дверную ручку. Никак не могло уложиться в голове и найти свой ответ – почему, если есть ещё одна спальня, безымянный мужчина лёг к нему? И почему не ушёл? И кто он вообще такой?
Том бы подумал, что тот ему опекун, ни на какую другую роль Гарри в его понимании не подходил в силу возраста, но понимал, что у самого возраст не тот уже, совершеннолетний он, взрослый. Какой может быть опекун в девятнадцать лет?