Я отвлекся от размышлений о Бренде и вернулся к взволновавшей меня фразе Софии.
— Почему ты сказала, что боишься?
София легко задрожала и стиснула руки.
— Потому что боюсь, — тихо произнесла она. — И очень важно, чтобы ты понял это. Видишь ли, мы чрезвычайно странная семья… Все мы в чем-то жестоки… Причем каждый — по-своему. Вот что страшно.
Очевидно, не уловив на моем лице понимания, София с чувством продолжала:
— Попробую объяснить, что я имею в виду. Возьмем, к примеру, дедушку. Однажды, рассказывая о своей юности в Смирне, он вскользь упомянул, что зарезал двух человек. В рассказе фигурировал какой-то скандал, смертельное оскорбление… Подробностей дедушка сам не помнил — но для него это убийство казалось чем-то совершенно естественным. И ведь он действительно почти напрочь забыл обстоятельства случившегося. Но здесь, в Англии, просто дико слышать, как о таких вещах упоминают вскользь, к слову.
Я кивнул.
— Это один вид семейной жестокости, — продолжала София. — Потом еще моя бабушка. Я ее едва помню, но очень много слышала о ней. Думаю, и ей была свойственна жестокость, происходящая от полного отсутствия воображения. Все ее предки и родственники — это деревенские охотники да прямолинейные отставные генералы. Честные до мозга костей, высокомерные и смело берущие на себя ответственность в вопросах жизни и смерти.
— По-моему, твои рассуждения притянуты за уши.
— Возможно. Но люди такого типа всегда внушали мне страх. Они высоконравственны и принципиальны — и в этом их жестокость. Потом моя мать. Она актриса… И очень мила. Но у нее совершенно нет чувства меры. Она из тех бессознательных эгоистов, которые способны оценивать реальность лишь с точки зрения собственной выгоды. Иногда это становится жутковатым. Затем Клеменси, жена дяди Роджера. Она занимается какими-то важными научными изысканиями и тоже жестока — своей объективностью и бесстрастностью. Дядя Роджер, наоборот, добрейший, милейший человек — но он страшно вспыльчив, легко выходит из себя и тогда уже сам не сознает, что делает. А мой отец…
София надолго замолчала.
— Отец, — медленно повторила она, — человек сдержанный. Даже чересчур сдержанный. Никогда не знаешь, о чем он думает в настоящий момент: никогда не обнаруживает никаких чувств. Вероятно, это бессознательная защита против чрезмерно эмоциональной матери. Но иногда… Эта бесстрастность меня тревожит.
— Дитя мое, — сказал я. — Ты накачиваешь себя без всякого на то повода. В конце концов ты придешь к выводу, что убийство мог совершить любой член вашей семьи.
— Наверное, так оно и есть. И я не исключение.
— Только не ты!
— Нет, Чарлз. Ты должен ко всем нам отнестись одинаково беспристрастно. Думаю, в принципе, я тоже способна на убийство… — София помолчала несколько мгновений и добавила: — Но для этого у меня должны быть действительно стоящие причины.
Тогда я расхохотался. Не мог сдержаться. Улыбнулась и София.
— Наверное, я просто дура, — сказала она. — Но мы должны узнать всю правду о смерти дедушки. Должны. Если бы только убийцей оказалась Бренда…
Я почувствовал внезапную жалость к Бренде Леонидис.
Глава 5
По дорожке быстрым шагом к нам приближалась высокая старуха в потрепанной фетровой шляпе, бесформенной юбке и нелепом обвислом жакете.
— Тетя Эдит, — сказала София.
По пути старуха один-два раза останавливалась, наклоняясь к цветочным клумбам, потом приблизилась к нам. Я поднялся на ноги.
— Это Чарлз Хэйворд, тетя Эдит. Моя тетя, мисс де Хэвилэнд.
У Эдит де Хэвилэнд, женщины лет семидесяти, были растрепанные седые волосы, обветренное сухое лицо и острый, проницательный взгляд.
— Здравствуйте, — сказала она. — Я слышала о вас. Уже вернулись с Востока? Как поживает ваш отец?
Несколько удивившись, я ответил, что хорошо.
— Знала его еще мальчиком, — пояснила мисс де Хэвилэнд. — Была хорошо знакома с его матерью. Вы похожи на нее. Приехали помочь нам? Или еще что?
— Надеюсь помочь, — неловко пробормотал я.
Она кивнула.
— Помощь нам не помешает. Дом кишмя кишит полицейскими. Выскакивают из-за каждого угла. Среди них несколько пренеприятных типов. Мальчик, окончивший приличную школу, не должен идти в полицию. На днях видела сына Мойры Кинуль, регулирующего уличное движение на перекрестке у Марбл Арч. Что-то непонятное творится в этом мире!
Она повернулась к внучке: