Поломанные кирпичные стены, расписанные копотью. Обугленные перекрытия свалены в кучу, в стороне. Когда тела доставали, разгребали завалы, вот и сложили. Видно железную кровать, точнее спинку. Чёрная стоит, нетронутая. Вокруг сырая зала, кирпичи поломанные. Провода все уже растащи, как и железную крышу, почему спинку оставили, неясно. Рядом будка пустая, может, хоть собаку, кто забрал. Софи хочет внутрь зайти – не решается. Мало того, ноги сломаешь, так ведь и умерли здесь. Да не один человек. С другой стороны, какой она журналист, если покойников боится? Сомнения отпадают, когда Томас вперёд идёт.
На голову ничего упасть не может, разве что стены развалятсяневысокие, отскочить точно успеет, вроде неопасно. Внутри только рисунок дождя на саже. Тазик пластмассовый, наполовину сгоревший, расплавленный. Шкаф обугленный, дверь выбита. Одна оконная рама сохранилась, стекла нет. Осколки зеркала валяются, в копоти всё. Спинка кровати к полу бетонному прикручена, на месте, где вторая должна быть, завал.
– Пойдем отсюда, – говорит Томас, Софи соглашается. Жутко здесь. Вроде и нет ничего страшного, а холодок всё равно по коже бежит, под куртку руками лезет.
В сквере имени Его хорошо, тихо. Несколько мам гуляют с колясками. Статую Его протирают каждый час, от птичьего несваренья. Люди в синей форме с лестницей приходят, чтобы всё чисто, чтоб все знали, кому ноги мыть, за чьё здоровье свечки ставить. Скамейки коричневые, краска шелушится, местами выгорели совсем, у каждого фонарного столба лампочки, правда, через одну в плафонах, но это только ночью заметно, сейчас всё как надо, а трава зелёная-зелёная.
– Доброго дня вам, дети. Как поживаете? – отец Антуан прогуливаться любит перед обедом. Воздухом подышать, слухи узнать. А что? Он тоже человек. Хоть и Божий.
– И Вам доброго дня, – отвечает Софи. Она не привыкла, что так запросто незнакомый человек в парке может подойти и начать общаться, но это вроде как священник. Ему можно.
– Мальчика я знаю, а ты у нас, дочка, чьих будешь?
– Я в гости приехала. Природа у вас тут хорошая. Воздух чистый. Я из Петербурга.
– Воздух это да, воздух у нас хороший. А давно приехала-то? Не помню я тебя что-то на службах? Неужто прогуливаешь? – отец Антуан человек добрый, но слишком уж правильный, надо ему чтоб всё по предписанию было, по закону. Одного года он с тётей Олесей, но лицом ещё молод совсем. Телосложения среднего. Живот только круглый наружу рвётся из-под рясы, но это у него производственное. Борода чёрная, густая. Только она и брови запоминаются. Поверх рясы куртка нараспашку, руки в карманах держит.
– Что Вы, отец, я исправно хожу. Это и кьюар код мой в паспорте подтвердит и монахиня Ваша. Та, что в очках с квадратной оправой. Она же лично каждому на входе этот код в паспорте сканирует. – отбивается от обвинений Софи. Отец Антуан тяжело вздыхает, лицо его просветляется.
– Так и что же, дочка, только ради воздуха приехала? – он подсаживается на скамейку и сверху вниз вопрошает взглядом.
– Да, ещё я слышала про озёра. Говорят, красоты неописуемой.
– Что верно, то верно, – священник потирает бороду, – Время, однако, ты не лучшее выбрала для путешествий. Дела у нас страшные творятся. Никогда такого не было.
– А что случилось?
– А ты и не слышала? Весь город только об одном и шепчется. Все шорохи про этих пьянчуг проклятых, упокой Господи их душу. Одну мать жалко. Тамара хороший человек была. Каждое воскресенье в церкви. Когда ноги ещё ходили, бывало раньше меня придет. Всю службу в первых рядах. Хорошая былаженщина, что и говорить-то. Жалко. Упокой Господь её душу, – отец Антуан трижды перекрестился.
– Вы сказали пьянчуг? Думаете, пожар – случайность, из-за алкоголя?
– Ты это брось мне! – священник нахмурил толстые брови. – Эти сплетни бабкам оставь, на базаре пусть стрекочут, а мне тут лишнего не надо. – он говорил медленно, басом. – И мальчика,смотри, не приобщай. У нас тут убийц нет. Мы люди праведные. Богобоязненные.
– Я не хотела ничего такого сказать. Вы же сами говорите, слухи разные ходят, вот мне и интересно стало.
– Хм… Действительно, что с вас с женщин взять. Всё вам лишь бы посплетничать. – он снова просиял в улыбке, – Ты меня извини, дитя. Время такое, сама понимаешь, все что-то ищут, надумывают, разговоры гнилые говорить пытаются. А нам смуты не надо. На всё воля Божья. На него уповаем, а сами, – священник предоставил возможность Софи закончить фразу.