– Вот ты стелешь, старая, – запротестовал старичок, – Кто же это ей ребёнка-то отдал? Да и с чего ты вообще взяла, что Марья пьёт, таких сыновей вырастила, а ты её так полощешь. И не стыдно?
– Да кто бы говорил, ты-то понятно заглядывал туда зенки заливать, всех их знал. Вы любители этого дела, – Никитина поднесла руку к горлу, – Всегда друг друга прикроете. Знаем мы вас таких.
– Нет, ну ты посмотри на неё! Сама навыдумывала, а теперь людей честных грязью поливает, ещё что-то про меня говорит! Запомни, старая, никогда Марья не пила загульно, и Дмитрий человек был порядочный, так что при мне не смей клевету свою…
– Больно надо! Какой важный гусь нашёлся, – бабушка Алиса не дала ему договорить, оборвав на полу слове, – И иди к своей Марьи, притёрся ты здесь. Вечно в женские дела лезешь.
– Да нужны мне твои дела, только языком чешешь, лишь бы сказать, надо, не надо, ей, главное, слово вставить! Совсем старая…
– Здравствуйте! Здравствуйте! – подлетела вдруг к старикам тучная женщина с жирной родинкой. Она вынырнула из-за спины Томаса, задев его громадной сумкой с покупками.
– Как дела ваши? Как здоровье? – обращается она ко всем троим, но, не дав и рта раскрыть, сразу продолжает, – Слыхали, что делается? Журналиста-то этого СИНы забрали, говорят, он с пропажей бармена связан. У них дела там, какие-то были, они что-то не поделили, вот он его и…
– И Вы туда же, – старичок отвернулся вполоборота, окинув взглядом базар, грустно разглядывая мельтешащие ноги беспорядочно спешивших людей, и вернулся в заколдованный круг, наполненный свежими сказками и луковым дыханием женщины с родинкой.
– А что Вы так реагируете? Я как есть говорю. Да все уже знают. Поговаривают, этот журналист вообще мутный был. Жил на холме где-то там, – она махнула рукой в сторону фермы Иер, – Людей сторонился. Только, говорят, с барменом этим и общался. И вот как оно всё повернулось. А про девчонку-то, про девчонку! Она говорят, тоже одно время в этом баре тёрлась, да так с журналистом и познакомилась. Говорят, он сначала её, а потом, чтоб свидетелей не было и бармена вдогонку. У них там и третий был. Профессор. Он и его хотел, да только не успел. Приняли.
– Да Вы что! – испуганно закричала Никитина, – Девчонку-то за что? Хотя понятно за что. Изнасиловал поди. Она, говорят,видная была, он к ней и так и эдак, а она ни в какую, вот она мужская натура и взяла своё!
– Да что ты брешешь-то, ей Богу! – не выдержал старичок, – Как… Разве ж так можно! Вы чего бабы с ума что ли посходили. Всё, не хочу это слушать! И вас видеть не хочу никого! Тьфу! – он быстрым шагом направился в сторону главной улицы, чтобы покинуть, как он про себя думал, это змеиное логово.
– Да. Правду не каждый выдержать может. Знал он их что ли? – интересуется женщина с родинкой у старушек.
– Конечно, знал, каждый день туда бегал в горло залить. Вот он алкашей своих и покрывает, – отвечает ей Никитина.
– Полно тебе, Алиса, – заговорила вдруг бабушка в цветастом платке, – Горюет он, лично всё-таки знаком был. Какие бы они люди не были, а всё равно тяжело это. Да и возраст уже. Верить не хочется, что так бывает. Ой, Господи, что делается, – она повернулась в сторону церковных куполов и начала креститься, две другие женщины повторили ритуал.
Всё это время Томас слушает разговор. Обида пожирает его изнутри. Он хотел бы им сказать, что они не правы, что всё это клевета, жалкие слухи, порочащие честь отца. Дмитрия. Софи. Он бы хотел, чтобы его послушали, чтобы его услышали! Обида сменяется злостью, ярость разгорается в глазах ребенка, которая,с новой неосторожно брошенной кем-то из троицы фразой, провоцирует новую волну обиды. Обиды на человеческую глупость. На страх взрослых принять свои фантазии за ошибку, за вымысел.
– Пойдем, Томас, – подталкивает его Марья в сторону палатки с огромными кубами сливочного масла и вёдрами творога. На секунду растерявшись, он не успевает сделать и десяти шагов вслед за ней, как она сталкивается языком с очередной знакомой. Томас поворачивает голову в сторону трёх женщин, они продолжают стоять на том же месте. Теперь они уже не шепчутся, хотя и не кричат на весь базар.