Поэтому Мюнцер — наиболее революционный мыслитель своего времени — не мог принять учение виттенбержца и пошел дальше, избрав свой собственный путь и выступив с резкой критикой рождавшегося протестантизма.
Цепи церковного авторитета, основанного на внешних обрядах, цепи веры — слепого почитания писания как единственного источника откровения, — эти цепи, выкованные Римом, были ненавистны Мюнцеру. Он сбрасывал их во имя внутренней свободы, во имя борьбы с застывшим, неизменным законом.
Возбужденные огненными словами своего проповедника, призывавшего к восстанию против «безбожного почитания икон и идолов, введенного католической церковью», 24 марта 1524 года несколько жителей Альтштедта и обитателей близлежащих местечек свершили «великое святотатство»: разрушили и сожгли находившуюся невдалеке от города маллербахскую часовню. В огне погибло «чудотворное» изображение богоматери — чтимая святыня часовни. Настоятельница часовни аббатисса Нейендорфского монастыря принесла жалобу самому курфюрсту на бесчинства альтштедтцев и молила о правосудии. Извинения и отговорки городских властей не помогли. На этот раз Фридрих был серьезно рассержен и дал категорический приказ в четырнадцатидневный срок отыскать виновников разрушения часовни и наказать их.
В городе не было тайной, кто являлся истинным виновником маллербахского происшествия и кто был его вдохновителем, но, очевидно, в резиденции курфюрста еще не подозревали о роли Мюнцера в этом деле и о том значении, которое приобрел проповедник в Альтштедте. Среди членов магистрата были люди, связанные с Мюнцером, и возможно, что некоторые из них были замешаны в этом событии. Ставленник курфюрста Цейс не слишком старался выказать в этом деле свое рвение, опасаясь восстановить против себя Совет, а главное — вызвать возмущение городских низов. Вокруг, маллербахского инцидента образовалась как бы круговая порука. Формально следствие велось, с отдельных граждан сняты были показания, но на самом деле никто не собирался выполнять повеление курфюрста.
Между тем Мюнцер, а под его влиянием и Хафериц открыто произносили опасные речи и дерзали выступать против владыки Саксонии. Мюнцеру казалось, что близятся дни решительных действий и что пора переходить к подготовке восстания. Власти же, видя всеобщее возбуждение народных масс, опасались преждевременными резкими репрессиями на «слово божие» вызвать волнения. Для всех евангельских проповедников стихийно установилась широкая свобода слова.
Более дальновидный герцог Георг через своих соглядатаев был хорошо осведомлен о действительном положении дел в Альтштедте. В мае он доносил курфюрсту о бунтовщических речах альтштедтских проповедников. Мюнцеру в этом документе приписываются следующие публично произнесенные по адресу герцога слова: «У старого бородача-князя столько же мудрости в голове, сколько у меня в задней части тела; этот князь не понимает евангелия и не принимает его, да он и недостоин этого. Он хочет судить и выносить приговоры о вещах, в которых ничего не смыслит». Такое дерзкое оскорбление герцога 1 еорга, очевидно, было вызвано тем, что герцог запрещал своим подданным посещать проповеди в Альтштедте. В таких случаях Мюнцер был непримирим. Он не признавал за властью права вмешательства в духовную жизнь своих подданных и открыто высказывал это.
Обвинение, пред’явленное Хаферицу, было гораздо более серьезным. Этот проповедник в своей проповеди 16 мая якобы говорил: «Любезный народ, вы видите сами, что делают наши господа; они с самого начала поддерживали монастыри и церкви, вернее сказать — публичные дома и казематы, и еще до сих пор их охраняют и блюдут. Поэтому вы слепы и глупы, что признаете их за господ. Вы должны их отвергнуть. От родовитых князей нельзя ждать ничего хорошего. Поэтому выберите себе сами князя и изгоните саксонских князей, ваших наследственных господ. Выберите себе сами господина. Родовитые князья не делают ничего иного, как обдирают с вас шкуру и наносят вам вред; и все же вы столь слепы, что считаете их за князей. Отвергните их, и если они будут вам писать, то вы должны писать им не «божьей милостью герцоги Саксонии», а «божьей немилостью геоцоги Саксонии и не господа наши».
Возможно, что доносы герцога Георга не были пустой выдумкой. Однако Фридрих в течение ряда месяцев игнорировал донесения своего высокого родственника, отвлеченный более волновавшими его имперскими делами, да и не особенно доверял он «дрезденской свинье», как называл любимец Фридриха Лютер твердолобого католика Георга. А между тем события в Альтштедте продолжали развиваться.
Атмосфера в городе сгущалась — можно было, ожидать взрыва народного гнева и прямого неповиновения властям. Нерешительность городских властей давала Мюнцеру и его организации возможность укреплять свое влияние.
Альтштедтские горожане относились к Цейсу добродушно, но не ставили его ни в грош как начальника — представителя власти курфюрста. Цейс был труслив, Он боялся городской толпы, возбужденной речами проповедников. Поэтому он всячески оттягивал выполнение приказа князей — расследовать причины маллербахских бесчинств и наказать виновных. Авось дело как-нибудь забудется и кончится само собой.
Семнадцатого мая Цейс сочиняет очередное послание, в котором просит своего господина продлить ему срок следствия по маллербахскому делу. Он считает, что решительные меры в такой момент опасны. «Мы озабочены тем, что надо схватить сначала невинных, а потом и виновных, из-за этого среди нашей общины может произойти большое возмущение и бунт, и можно ожидать разрастания злейших заблуждений». Осторожный Цейс уговаривает шультгейса и членов магистрата подписать вместе с ним это послание.
Но терпение герцога уже истощилось, и он угрожает нерадивому чиновнику своей немилостью.
Снова Цейс строчит послание своему господину, последний раз пытаясь как-нибудь избежать столкновения с альтштедтцами. В письме, датированном 29 мая, он подробно описывает тревожное положение в Альтштедте и униженно просит герцога не лишать его своей милости: «Князь не должен слушать моих врагов, которых я обрел благодаря своей верной службе, радовать их княжескою немилостью ко мне… — писал Цейс. — Не многие должностные лица в Альтштедте… умирали своей собственной смертью, но были застрелены или заколоты, чего я должен также ждать по воле бога или как это будет им ниспослано. Поэтому, милостивый господин, в столь жалком и опасном моем положении, после того, как я также словами вашими сильно наказан, что я покорно и охотно переношу, я надеюсь, что ваша княжеская милость подумает обо мне, бедном слуге вашей княжеской милости».
Наконец, страх княжеской опалы одержал верх. По приказу Цейса 4 июня был взят под стражу член Городского совета Кнаут как соучастник в разгроме мэллербахской часовни. Хотя Кнаут не был, очевидно, ни вдохновителем, ни главным участником разрушения часовни, арест его вызвал возмущение. На улицах города собирались толпы народа, слышались угрозы по адресу властей, поговаривали о необходимости защищаться против насилия. Несколько дней Цейс выжидал, запершись в своем замке, но 1 3 июня вызвал к себе шультгейса и стал обсуждать с ним план дальнейших действий. Шультгейс заявил, что он не против решительных действий, но не располагает достаточными силами, чтобы продолжать аресты. В этот же день Цейс вызвал несколько вооруженных отрядов из окрестных деревень, надеясь с их помощью поддержать порядок в непокорном городе. После их прибытия было решено созвать магистрат и убедить его или заставить с помощью вооруженных сил схватить виновных. Но даже среди приближенных Цейса нашлись люди, которым ближе были интересы общины. Они выдали планы Цейса горожанам прежде, чем он успел что-либо предпринять.
Вечером сонную тишину Альтштедта нарушили тревожные звуки набата. Они неслись с колокольни церкви св. Иоанна, сам магистр Томас бил в колокол.
В городе поднялась тревога. Уважаемые зажиточные бюргеры, члены патрицианских семейств, немногочисленное, уцелевшее в городе католическое духовенство спешили покрепче припереть в своих жилищах двери и окна и послать кого-нибудь из слуг разузнать, что случилось. Неспокойной стала жизнь с тех пор, как сумасшедший поп из Виттенберга затеял драку с папой, прелатами и монахами, и вдвое горше сделалась она с появлением сумасшедших проповедников в родном городе.